Возвращение самурая

– И все буддисты следуют этим обязательствам?

– Если бы это было так легко, как кажется на первый взгляд, мир давно бы изменился к лучшему! – покачал головой настоятель. – Эти обязательства берутся человеком для того, чтобы хоть в какой-то мере он знал, что же действительно необходимо ему для добродетельной жизни. Чем усерднее человек пытается осуществлять эти обязательства на практике, тем больше он начинает понимать всю их важность. Так он приходит к пониманию слов Будды, что каждый должен сам открыть для себя истину. Ведь согласитесь, какое бы лечение ни назначил врач, пациент должен сам применять его на себе и сам ощущает, насколько оно действенно.

Что касается обязательств или заповедей, то для нас, монахов, их еще больше: десять. Добавляются еще такие:

Я обязуюсь отказаться от чревоугодия и не есть чаще, чем это положено.

Я обязуюсь воздерживаться от танцев, музыки, пения, а также от лицезрения сценических представлений.

Я обязуюсь воздерживаться от использования венков, от употребления духов и украшений.

Я обязуюсь воздерживаться от высоких сидений и высокой постели.

Я обязуюсь не принимать золото и серебро.

В сущности, мы даем обет нищенской жизни, и это должно нас удерживать от жадности и потворства собственным страстям. Та одежда, которую вы на мне видите, – это дань уважения вам, гостю, и сегодняшнему празднику.

Кстати, еще о службах: семьи посещают наш храм в дни полнолуния и праздников, чтобы совершить подношения цветов и свечей, воскурить благовония. Все наши праздники отмечаются по лунному календарю. Монахи во время этого поют песнопения, разъясняющие суть того, что происходит. Люди приходят с даной – пищей для монахов и монахинь.

* * *

«Вот уже второй раз за последние дни мне доводится соприкасаться с нехристианскими учениями, традициями и обычаями, – подумал Василий. – Не грех ли уже то, что я слушаю этого ламу и не пытаюсь вступить с ним в спор?»

И тут вспомнилось ему, как уже после смерти святителя Николая один из его сподвижников, приехавший в Японию, поведал об удивительных письмах преосвященного в Петербург, где тот рассказывал, как не счел возможным начать свою миссионерскую проповедь, не познакомившись с верованиями народа, среди которого предстояло проповедовать. Преосвященный беседовал с буддийскими монахами, посещал школу Кимуры Кэнсая, который был усердным поклонником Конфуция. И сумел, вникнув в чуждое верование, отделить зерна от плевел, написав на родину: «В книгах Конфуция выразился не частный человек, выразился сам Китай в его характеристически хороших чертах, в том, что он вывел доброго из своей натуры, и это, следовательно, может и должен хранить как свое собственное. В эпоху материального истощения Китая перед ним был поставлен живой портрет его самого во времена физического и нравственного здоровья».

Наверное, и буддизм в свое время, в дохристианские века, отвечал поискам нравственного идеала целыми народами, обобщал какой-то опыт этих духовных исканий…Нельзя понять народ, не понимая его верований.

* * *

– А теперь, – сказал настоятель, видимо, заметив, что внимание гостя отвлеклось от предмета беседы, – я покажу вам еще одно помещение нашего монастыря, которое обычно вызывает интерес у тех немногих иностранцев, которым доводится посещать Лунь-мэнь.

И он повел Василия лабиринтом узких подземных переходов, освещаемых желтым светом смоляных факелов. Василию показалось, что они движутся по довольно крутому, но петляющему подъему.

Вскоре проход стал шире и перешел в просторное, чистое помещение с деревянным полом, высоким потолком и колоннами вдоль стен, как бы поддерживающими кровлю. В дальнем конце, напротив входа находился алтарь Будды, перед которым тлели ритуальные курительные свечи. На стенах в ряд висели таблички с китайскими иероглифами, и, присмотревшись, Василий увидел, что на дощечках размещены имена.

– Это те, кто занимается в нашей школе, – пояснил настоятель. – Вы ведь уже поняли, что находитесь в помещении для занятий единоборствами?

Теперь Василий огляделся с еще большим интересом и вниманием и заметил, к своему изумлению, что зал освещен естественным дневным светом, лившимся откуда-то с потолка.