Возвращение самурая

Я так запутался во всех этих противоречивых чувствах и размышлениях, что, видимо, пришел домой совершенно сам не свой, и отец Алексий, с его талантом человековедения, просто не мог этого не заметить. Он, по установившейся между нами привычке, взял обе мои руки в свои, усадил меня напротив себя и негромко попросил:

– Ну, рассказывай…

Затем немного помолчал, выслушав мой несвязный рассказ, и проникновенно заговорил, все так же не выпуская моих рук:

– Не подумай, что я хочу освободиться от тебя, дружочек. Но скольким людям твое согласие принесло бы душевное успокоение. Прежде всего – тебе самому. Разве я не вижу, как тебе приходится душой разрываться между нами всеми? Господь посылает тебе великое счастье обрести семью.

– А эта милая женщина, – продолжал он, – подумай, как она несчастна, что, потеряв первого ребенка во время ареста, она больше не может стать матерью. Ведь, Николушка, каждой женщине надо, чтобы ее кто-то называл мамой. Да и доктор, я думаю, втайне мечтает о сыне. А я… Не такой уж я эгоист, чтобы заставить тебя делить твою юность со мной, стариком. Мне будет достаточно знать, что тебе хорошо и у тебя есть близкие люди.

Признаюсь, нервы мои не выдержали напряжения, и я расплакался, уткнувшись носом в пропахшую ладаном рясу отца Алексия.

* * *

Не буду передавать разговор, который вскоре состоялся между нами всеми в доме у отца Алексия. Скажу только, что я дал согласие, и Василий Петрович оформил документы на мое усыновление, записав меня на свою фамилию. Я ношу ее до сих пор и стараюсь ничем не запятнать честное родовое имя партизанского доктора.

Тот вопрос, который больше всего мучил меня перед тем, как я вошел в семью Мурашовых, в конце концов разрешился сам собой: долгое время я пытался никак не называть Надежду Сергеевну, обращаясь к ней. А она и доктор старались тактично не замечать этого. Но однажды, уже зимой, Надежда Сергеевна решила отвезти заявку на лекарства в штаб верхом на Мальчике. Был гололед, давно не кованный конь поскользнулся, еще не выехав со двора, и, падая, сбросил свою всадницу. Она ударилась о лед головой и потеряла сознание.

Я бросился к ней, опустился на колени, и мне показалось, что она не дышит. Ужас охватил меня. Я тер ей виски снегом и со слезами повторял:

– Мама! Ну мамочка же!

Наконец она открыла глаза, тоже полные слез, – то ли от боли, то ли от моих слов – и обхватила меня еще слабыми руками:

– Ну успокойся, родненький… Ну ничего…

Она утешала меня так, будто это я упал и набил себе шишку.

Доктор уложил ее на несколько дней в постель, опасаясь сотрясения мозга, а мне велел присматривать, чтобы она вела себя смирно, и нам обоим доставляло огромное удовольствие, когда я строго окликал ее из соседней комнаты:

– Мама! Ты опять встаешь?! Тебе же нельзя, мама!

По-моему, она пыталась вставать только для того, чтобы еще раз услышать, как я называю ее.

Ромась на конюшне парил горячими сенными компрессами поврежденную ногу Мальчика и ворчал вполголоса, что где жинка замешается, там, конь каурый, завсегда добра не жди.

Я по-прежнему часто бывал в доме отца Алексия, он был все так же ласков и внимателен со мной, и все же какая-то невидимая тонкая стенка как будто образовалась между нами. Теперь мне думается, что старый священник просто потихоньку готовил и себя, и меня к неизбежной и, возможно, близкой разлуке, стараясь, чтобы она принесла нам обоим поменьше боли.

А что же Сахалин? Когда убрался с северной части острова выброшенный туда в апреле 1920 года японский военный десант? Судя по косвенным источникам, это произошло только в конце 1925 года, когда были установлены наши дипломатические отношения с Японией и статус Сахалина вновь был определен согласно Портсмутским соглашениям 1905 года – Северный Сахалин вошел в состав Российской Федерации, а юг острова по-прежнему остался под контролем Японии (до 1945 года). Неладно было и в самих японских оккупационных войсках по всему Дальнему Востоку и на Сахалине. Среди японских солдат вели работу опытные большевистские агитаторы, да и сама окружающая жизнь на многое открывала глаза оккупационному контингенту.

* * *

В один из выходных дней в кинотеатре Ощепковых появился Мицури Фуросава и спросил, где хозяин.

– Иены экономишь, Мицури: пришел в бесплатный день, – шуткой встретил его Василий.

Но Мицури даже не улыбнулся. Был он бледен и озабочен.

– Завтра нас отправляют в Японию, Васири-сан, – печально сказал он.

– Так это же хорошо, – удивился Василий. – Отслужил, значит? И жив остался. Увидишь своих близких, снова вернешься к своей работе…