Возвращение троянцев

— Если он вернётся? Ну что ж... Что касается Андромахи, то выгоднее было бы рассказать всё наоборот — что это Неоптолем убил Гектора. В этом случае она бы возненавидела Неоптолема. А доказать, что это не так... Попробуй докажи! Однако я выбрал то, что лучше подействует на жителей Эпира, и не ошибся — они в отчаянии, они в ярости от того, что их царь пал от руки ненавистного троянца. И мне сейчас важно как можно скорее стать мужем Андромахи. Если царь вернётся, то в самом крайнем случае виноват во лжи будет Одиссей, то есть ты, а тебя здесь уже не будет. Тогда нам с Неоптолемом придётся решать, кому быть царём и мужем Андромахи.

— И ты вряд ли одержишь верх, — сказал Паламед.

Прорицатель покачал головой. Его лицо было в этот момент обращено к Астианаксу, и мальчика поразило страшное, хищное выражение, которое вдруг появилось на этом всегда таком спокойном и ласковом лице.

— Я благородно уступлю! — сказал Гелен и рассмеялся в ответ на недоумённый взгляд ахейца. — Я откажусь от прав на царицу и царство, если царь вернётся. Я даже соберусь уехать отсюда... Но перед моим отъездом с царём приключится беда. Или он случайно чем-то отравится, или лошади понесут и вдребезги разобьют его колесницу. Ты сам знаешь, сколько бывает случайностей!

— Да, ты тоже умеешь рисковать! — помолчав, задумчиво проговорил Паламед. — А тебе не жаль будет убить человека, который дал тебе здесь приют и не сделал ничего плохого?

— Жаль. Мне очень жаль его, Паламед, поэтому я очень надеюсь, что он не вернётся и мне не придётся этого делать.

Самозванец расхохотался.

— Чудесно! Но... — он резко оборвал смех и нахмурился. — Но мне важно знать вот что: ребёнок тебе не мешает?

— Какой ребёнок? — недоумённо спросил Гелен.

— Астианакс. Ты ненавидел Гектора, значит, ненавидишь и его сына. Но имей в виду, я сорву твои планы, если ты не дашь клятву, что не собираешься убить мальчика. Какие бы счёты мы с тобой ни сводили, восьмилетний ребёнок здесь ни при чём!

Лицо Гелена оставалось таким же жёстким к злым, но на губах появилась улыбка:

— Зря ты лукавишь, Паламед. Ты ведь отлично знаешь, что я уже не раз и не два нарушал клятвы, а значит, могу тебе поклясться, а потом нарушу любую клятву. Ты просто успокаиваешь таким образом свою совесть. Мол, ты лучше, чем я. Может быть, лучше... Хотя, по сути, мы — одно и то же. Мы оба предали своих, оба пытаемся стать мужьями чужих жён. А что до мальчишки... Тут ты можешь никаких клятв не требовать — я его пальцем не трону. Потому что взять Андромаху можно только, пока он жив. Пока она за него боится, пока надеется обеспечить ему какое-то будущее, она будет смиряться с обстоятельствами, переступать через свои желания, будет жертвовать. Если его не будет, её уже ничем не сломишь, её хрупкий облик — одна видимость, на деле она твёрже кремня. Ты доволен?

— Вполне. Раз тебе выгоднее, чтобы мальчик был жив, то я спокоен. А теперь ответь: когда я получу корабль, чтобы отправиться на Итаку?

— Как только я женюсь, — Гелен улыбнулся. — Надеюсь, это произойдёт уже завтра. Сегодня ещё кое-что должно случиться, и это кое-что поможет царице быстрее принять решение.

Паламед вздохнул:

— Ты хитрее нас с Одиссеем, вместе взятых, Гелен! Словно весь Тартар, со всеми его тварями сидит в твоей голове. Что ты там ещё задумал? Опять отравишь колодец или...

— Стоп, стоп! — взмахнул рукой прорицатель. — Я не говорил тебе, что отравил колодец, поэтому свои догадки оставь при себе. А о том, какую ещё хитрость я задумал, ты скоро узнаешь. Потерпи.

— И ещё вопрос, — Паламед вновь подошёл к кусту и остановился прямо над ним. — Ты сказал, что, возможно, поедешь со мной на Итаку, чтобы подтвердить перед Пенелопой и всей сворой её женихов, будто я — её муж. Не откажешься ехать?

Гелен пожал плечами:

— От молодой жены уезжать обидно. Но, думаю, поеду. Если ты станешь царём на Итаке, у меня будет хотя бы один надёжный союзник. Но если здесь всё пройдёт не так гладко, как хотелось бы, ехать будет небезопасно. Впрочем, я думаю...

Последней фразы Гелен не успел докончить.

Всё время, что Астианакс подслушивал беседу заговорщиков, вокруг него, среди ветвей куста, вился целый рой мошкары. Иногда мошки больно кусали мальчика, и он терпел их укусы, не выдавая себя ни одним движением. Но тут одна мошка, вертясь у самого его лица, то ли втянутая его дыханием, то ли по собственной неосторожности, влетела прямо в ноздрю маленькому лазутчику! Это было так неожиданно, что мальчик даже не успел вспомнить советы Пандиона, как можно удержать чихание. Он и подумать об этом не успел — чихнул так громко, что весь мошкариный рой вылетел из куста, пёстрым облачком взвившись над зелёной завесой.

Заговорщики, стоявшие как раз над самым кустом, от неожиданности отпрянули и одновременно схватились за оружие.

— Что это?! — завопил лже-Одиссей, — Кусты чихать не умеют! Это твои соглядатаи, Гелен, или кто-то следит и за мной, и за тобой?!