Возвращение в Михайловское

Она взяла больше карт. Ошибка, ошибка! Он не любит ошибок. Сейчас он с наслаждением спишет с нее еще 50 фиш, но главное, поймет, что мысли ее отвлечены... На самом деле он не умеет прощать. Не умел никогда. Не прощает другим даже свои собственные ошибки. Может, собственные - более всего! Он всю жизнь ненавидел Кутузова - за Аустерлиц.

- Ах, Элиз! Элиз! В вас больше от любовницы, чем от государыни!.. Королеве ревновать к какой-нибудь Нарышкиной или к мадам Багратион... Криденер морщилась - шутливо и презрительно. Она звала ее "королевой"- на французский манер, Элизе это нравилось. Она выросла в маленьком герцогстве, где людей было мало - и оттого люди были близки меж собой. Не то что в России - с ее пространствами и грехами...

...Он быстро списал ее грехи с доски. Недавно говорил с врачами - у нее чахотка. Она не смогла родить ему наследника. Смешение чувств: тяжесть, облегчение, смирение, почти неприязнь - и нежность, нежность! Хорошо, что ее юный ami - корнет Охотников - не видит ее сейчас. Слава Богу - нам не дано видеть тех, кто волновал нас в юности. Правду сказать, и сам корнет сейчас был бы не так молод! (Почему-то Александра эта мысль обрадовала.)

Кто убил его? Александр не знал. Полиция была бессильна - как всякая полиция. Понимал, что могут заподозрить его самого - какие глупости! С тем ли он смирялся? Зависть чья-то убила! Это страшная штука - зависть!

...Как он без прекословий уступил ее Адаму? Что Адам? Лучше он, чем другой. Понял, что другой будет все равно. Адама он любил. Адам был его тайное тщеславие. Наследник русского престола, часами обсуждающий - с кем? с польским изгнанником! - как даровать свободу Польше. Он, конечно, увлекался или красовался слегка. Но эти разговоры смиряли его нелюбовь ко двору, при котором он жил и частью которого был, хоть и считал это случайностью. Слишком много крови! Обманов, измен... Они все были ему чужды - даже обожавшая его бабка. А свобода Польши - хотя бы разговоры - было то, что отделяло его от них от всех... Только иногда он не без коварства улыбался про себя...

...Криденер - единственная, с кем она могла говорить про Охотникова. Мальчик, которого она сгубила. Просто... Адам, вернувшись из ссылки, куда его послал Павел, был уже не тот! И не полюбил другую женщину, нет - но как-то стал отдаляться. Слишком увлекся своей новой ролью при молодом государе. Министр иностранных дел... Это кого хочешь заставит измениться. Адам был особый... почти равнодушен к чинам, но... Просто надеялся в этой роли помочь возрождению Польши... (Бедняга! Как плохо он знал Александра!) И тогда ей захотелось снова испытать, как нисходит на нас небесный свод! Она больше не хотела быть ученицей в любви. Смиренной, благодарной... Но править бал сама и уроки давать - сама! Она была уже не девочка! Она вновь сосчитала свои шансы в игре. Муж выигрывал - как всегда! И вовсе неправда, что учила его играть старая Жозефина! Молодая Гортензия, вот кто! С Гортензией у него был роман! С кем у нее только не было романов? Она была охоча до этих побед не менее, чем ее отчим - до подвигов военных!

...Много позже, на пути в Европу, заночевав в Пулавском замке Чарторижских, он понял, кажется, что влекло его к Адаму. Фольварки на холмах, перелески с березами и вербами, поля в колокольчиках, ромашки все, как в России... только меньше, нежней. Все напоминало Россию... но было Европой! И Адам в отличие от других был европейцем! Когда Александр впервые в восемнадцатом узнал о заговоре против себя - своих офицеров - и что ему ставят в вину его пристрастие к Польше, он почти не рассердился, скорей, удивился. Как они прознали? Это было его тайной. Он всю жизнь мечтал проснуться однажды европейским государем! Он любил Адама. И только иногда усмехался невольно... Эти польские аристократы, после раздела осевшие в России на странных ролях: то ли заложников, то ли почетных гостей, то ли просто изгнанников - в постелях русских вельмож, то есть их жен! - продолжали свой бой за Польшу.

...Охотникова... Алешу, Алексиса убили кинжалом в грудь - вечером, по выходе из театра. Кто убил, за что? Можно было догадаться, что из-за нее. Полиция, конечно, не дозналась. Элиза была в отчаянии. Грешила какое-то время, подозревая мужа: все подозревали... Но он был растерян, похоже, не меньше, чем она... Не в его это правилах. Он был слишком царствен - или слишком ленив. Да и кто ему мешал? Он открывал всякий бал в первой паре с Нарышкиной. Сам порекомендовал жене скульптора Мартоса, чтоб поставить памятник на могиле юноши. Дерево, сраженное молнией, - и скорбящая женщина, тоже сраженная, то есть она... Памятник был у всех на устах - о нем говорил весь дворец... Она ничего не хотела скрывать - она бросала вызов всем!

...Нет, Гортензия была настоящая королева! (Как, впрочем, Жозефина!) У Гортензии, единственной, пожалуй, были ноги, как те... Чьи? Те! Которые даже нельзя назвать. Те самые. Неужто и они исчезли без следа? У прусской королевыЛуизы - первой красавицы Европы - не было таких ног.

...Впрочем, Адам как-то сказал ей: