Возвращение в Михайловское

Еще этим летом он выслал в имение одного из первых лицеистов. Пушкина, поэта. Его просил Воронцов. А он, опять же, не хотел отказывать Воронцову. Что такое власть? Это когда все чего-то просят и нужно решать - кому можно отказать, а кому нельзя. Он вовсе не благоволил Воронцову. Тот раздражал его - еще с Тильзита. Его прелестная жена (только полновата, пожалуй) отвергла некогда притязания императора - и сделала это весело и легко:

- Надеюсь, у вашего величества есть в достатке верноподданных дам, более достойных этой чести!

Впрочем... у того молодого человека - у Пушкина - были еще грехи... Крамольные вирши, ода "Свобода". Зачем они лезут в политику - эти поэты, когда в мире столько прекрасного?.. Дурень Милорадович так и не показал ему стихи - клялся-божился, что затерял. Мания покровительствовать изящным искусствам! Это у него - от любви к балеринам. Впрочем... Может, просто боялся. У стихов в этом случае был бы не только автор, но и читатель - сиречь сам Милорадович. Не знал, конечно, что Александру давно прислали другие копии. (Не все, наверно, не все!). Прислал - чиновник по Министерству просвещения. Похоже - идет вверх... Вот он не испугался.

Темнело. Он вышел к пруду. Цепочка лицеистов вдалеке уже, виясь тонкой струйкой свободы, - утекала в темноту. Как молодость. Еще три года и он уходит от царства.

Он вдруг остановился. "Экс-император". "Экс..." (Попробовал на слух.) Спросил себя... что если б, отрешенный от власти, жалкий изгнанник, он - с несколькими приверженцами - высадился на каком-нибудь забытом Богом берегу Финского залива? Пошла ли бы за ним - Россия?..

Схолия

Читателю, возможно, покажется странным включение этой главы в текст книги. Надо признаться, автор тоже сомневался в ее необходимости. Однако... "Время и мы" - ведь не только название зарубежного русского журнала, но едва ль не одна из коренных проблем романистики - особенно исторической. Император Александр Павлович и его супруга - с их личными трагедиями - само Время, понятое как знаковая система. Кроме того, эти два персонажа отличаются удивительной русскостью. Александр - с его французским (швейцарским - Лагарп) и частично немецко-гатчинским воспитанием - был, может статься, едва ль не самым русским царем (кроме Петра). Вся история России - как бы история обещаний и какой-то роковой их неисполненности! Да и Елизавета Алексеевна, баденская принцесса Луиза - со всем своим страданием, единственной любовью, пронесенной через всю жизнь, и к тому ж бесконечной волей к прощению и покаянию, - похожа на грешных героинь Достоевского. Да и сам уход из жизни обоих с последующей легендой о "полууходе", сопровождаюшей их после смерти (и по сей день - что касается Александра), как бы посмертное раздвоение личности - все это чисто русское, сочетающее в себе две коренные российские ситуации: покаяния и самозванства - как возможности замещения одной личности другою.

XI