Возвращение в Москву

Когда сделана была необыкновенно элегантная прическа, которая подчеркивала стройность шеи – низкий гладкий валик с редкими короткими локончиками над ушами, – и подобраны соответствующие образу духи, Ирина Владимировна потянула подругу в «Дом книги», расположенный поблизости. И с Поварской, где принимала у себя на дому мастерица парикмахерша, подруги свернули направо, на Калининский проспект. Елена Львовна, зная о литературной одержимости подруги, нисколько не удивилась и, снисходительно улыбнувшись, последовала за нею, бормоча под нос:

– Сто метров стекла и бетона, а если ходить туда-сюда, да по обоим этажам, то километры и километры, и получается то самое необозримое пространство, о котором так любят писать фантасты. Что останется от каблуков! Одна обида. Внутри, как это ни странно, не гараж, что можно было бы предположить по внешнему виду, а пожароопасные горы сшитой макулатурной бумаги. Ирка, ну что там делать?! Здесь, как и везде, есть потайная дверца, и за нею-то все чудеса, будто ты не знаешь. Что тебя понесло в торговые залы? Авантюристка.

Но, когда Ирочка, со стыда пряча глаза, предложила на время разойтись по интересам, приткнула подругу в отделе канцелярских принадлежностей и, не обращая внимания на обширную выставку изданий, направилась прямиком в букинистический отдел, Элен встревожилась, вспомнив о прошлых Ирочкиных грехах и соблазнах, и на всякий случай поспешила за нею обведенной вокруг пальца, но верной дуэньей.

Она немного замешкалась, оберегая каблуки, и застала Ирину Владимировну за беседой с молодым человеком, похожим на изголодавшуюся и прихлопнутую моль, настолько он был худ, бесцветен и так нескладен, что, казалось, не имел четких очертаний. Молодой человек показался ей смутно знакомым по не слишком многочисленным студенческим вечеринкам, которые Юра устраивал у них дома. Устраивал, честно говоря, не очень охотно, но по настоянию Михаила Муратовича, который старался контролировать Юрины контакты. Молодой человек, помнится, чурался девушек, вероятно, по причине своей невыигрышной внешности, а на Юру смотрел взглядом преданным и ревнивым. Неприлично смотрел, и приглашать его перестали.

А если вспомнить, его и не приглашали вовсе, просто он пару раз за кем-то увязался по случаю, как это принято у студентов: приглашают одного, приходят запросто трое-четверо прожорливых нахалов, и в доме в итоге не повернуться.

– Его здесь больше нет, – говорил молодой человек, не глядя на Ирину Владимировну, но явно обращаясь к ней. Он меланхолично перебирал старые эстампы в большой папке, и за руками его цепкими пристально следила пожилая продавщица. – Его здесь уже несколько недель нет. Слишком оригинален был, не подберу другого слова. Потому уволен по причине поведения, не вписывающегося в жесткие рамки трудовой дисциплины. И за приватную деятельность, приносящую не облагаемый налогом доход. Понятно ли я выражаюсь?

– За пьянство, прогулы и воровство, – объяснила продавщица. – Слава тебе господи, избавились от этого сокровища.

– И от прочих тоже, – загрустил молодой человек. – Делать здесь больше нечего, все сокровища перевелись. Это вот, например, – поднял он плотный лист из папки, – сгодится лишь на то, чтобы фунтики для семечек крутить. Подделка, мадам. Совсем недавний отпечаток на лежалой бумаге, вот и все. Грубая, бездарная любительская графика, к тому же смазанный отпечаток, гадкие краски. Этот шедевр, я полагаю, не взяли в художественный салон, поскольку автор вряд ли смог бы представить свидетельство о художественном образовании. И он принес вам. Почему вы хотите за это двести рублей, ума не приложу. Купили небось рублей за семь.

– Вы эксперт из ОБХСС? Проверяющий? – ехидно сморщилась продавщица. – Нет? Так и ступайте себе. Это вам не заплесневелый сыр, чтоб так сразу, с первого взгляду, качество определить. Это «Натюрморт с письмом и розой», его на стенку вешают. Кому понравится, так и купят. Наше дело предложить, никому не навязываем. Всего наилучшего.

Молодой человек, состроив неуважительную гримасу, захлопнул папку, поправил шелковый платок на худой шее и повернулся, чтобы уйти, но Ирина Владимировна задержала его вопросом:

– Но… Не знаете ли, где мне теперь найти?.. Домой я не решусь… Он работает где-нибудь?

– В Калашном переулке, в «Букинисте». Не так далеко отсюда, за Арбатскими воротами и левее. Или переулками можете дойти, если не боитесь заблудиться. Он там, если, конечно, не дома при портвейне или не гуляет где-нибудь в прошедших веках, под Кремлем или под Сухаревкой. Всего наилучшего, – повторил он фразу продавщицы и удалился с видом сокрушенным и даже скорбным, не заметив или не узнав Елены Львовны, которая слушала, затаив дыхание.