Возвращенное имя

— Ну, хорошо, хорошо, — поспешно покорился я, — мы еще устроим специальный суд чести надо мной, и я заранее признаю себя виновным, но пока что надо спасать положение. Помогите!

— Сделаю все возможное. Займусь поисками, — смягчаясь, ответил Чалкин.

Несколько дней он действительно рылся в своих бесконечных архивах, листал разные книги, но, увы, так ничего и не нашел.

Мне пришлось объяснить Вере, что есть высшие народнохозяйственные соображения, по которым данные о замечательном эксперименте со скифской лошадью не могут быть опубликованы. Я специально подобрал для Веры другой, довольно интересный вопрос и ответ, которые были опубликованы и, кажется, вполне удовлетворили Веру. Так что в конечном счете она, как думается, не осталась внакладе.

БОЛЬШОЙ СКАНДАЛ

В августе в нашем лесном лагере стало еще уютнее, чем раньше. Звери и птицы прижились и совершенно привыкли к нам и друг к другу. В августе дни еще очень жаркие, а ночи стали длиннее, темнее и холоднее, звезды ярче. Все чаще в центре лагеря, в круге между палатками, по вечерам стал вспыхивать костер. Почти все птицы и многие зверьки к вечеру засыпали, щенки и кошки тоже. Зато для других, как, например, для Рыжика, для моих сонь активная жизнь начиналась именно с темнотой. Когда я усаживался у костра, сони, ставшие особенно ручными после ухода их подросших детенышей, неторопливо вылезали из кармана моей куртки. Они сладко потягивались, шевелили почти голыми ушками, глядели на огонь немигающими круглыми глазами, быстро и тщательно умывались и причесывались, а потом хлопотливо принимались бегать то по мне, то по кому-нибудь другому из сидящих у костра, то по траве. Временами они надолго исчезали среди веток деревьев, откуда доносился только их мелодический протяжный свист и шорох листвы. Возвращались они в свой берет обычно уже под утро, когда все в лагере крепко спали.

Каких только песен не наслушаешься темными августовскими вечерами в нашем лесном лагере — русские, украинские, молдавские, румынские, болгарские, чешские, гагаузские, веселые и грустные, иронические и гневные, шуточные, словом, всякие. Вечерами у костра пели все, но, конечно, лучше всех Георге и вообще наши молдаване. Звучен, красив романский язык, мелодичны его напевы, молдаванам присущи природная музыкальность, артистичность, изящество манеры исполнения. После молдавских песен многие из наших студенческих шуточных вдруг начинали казаться не смешными, а какими-то жалкими, искусственными, суррогатом песни…

Раскопки все еще шли полным ходом. Каждый день приносил все новые и новые находки, а интерес несколько спадал. Пока что шло накопление количества уже известных, уже понятных, уже открытых нами вещей и остатков древних славянских сооружений. Кое-кто из новичков стал откровенно скучать. Черновая работа: мойка и шифровка керамики, обработка костей и других массовых находок, описи — все это шло своим чередом, требовало времени и сил, а вот открытие новых, еще загадочных, а потому особенно интересных сооружений и вещей приостановилось. Более опытные археологи относились к этому спокойно — знали, что и количественное накопление очень важно, да еще знали твердо коварный и великодушный экспедиционный закон: очень часто самые интересные, самые волнующие открытия делаются в последние дни работы, когда и времени и денег в обрез, да и погода уже не та, и только терпеливый труд побеждает в конце концов. Кстати сказать, так случилось и в ту осень, но это особый рассказ. Мы пока что терпеливо ждали. Хотя, конечно, на всех уже начала сказываться усталость — шел четвертый месяц нашей работы.

Мирное течение экспедиционной жизни было неожиданно нарушено посреди одной из августовских ночей. Я проснулся от каких-то диких, непонятно кем издаваемых завываний. Быстро оделся и выскочил из палатки. Лунный потрескавшийся шар висел прямо над валом городища напротив нашего лагеря. Я увидел стоящую возле стола под тентом группу людей, из центра которой и раздавалось это странное завывание. Подошел. Незнакомый высокий и плечистый парень лет восемнадцати — двадцати, дрожа мелкой дрожью, крепко держался левой рукой за руль велосипеда, а правой делал какие-то странные движения, как будто отмахивался от досаждавших ему мух и комаров. В довершение всего он тихонько подвывал, иногда переходя на вопли, один из которых и разбудил меня. Парня поддерживал за трясущиеся плечи Зденек. Вадим пытался напоить его водой из кружки. Саня, сложив руки на груди, как Наполеон, мрачно и безмолвно наблюдал эту сцену. Из дальней темной палатки выскочили и побежали к нам, переругиваясь на ходу, Георге и Турчанинов.

— А я тебе говорю, — кричал Георге, — что человек такие звуки издавать не может!

— А это, по-твоему, кто? — насмешливо спросил Турчанинов, указывая на парня.

— Это, — ни секунды не промедлив, отпарировал Георге, — это разве человек? Оболтус это, а не человек!

Турчанинов развел руками, а парень, при виде двух новых слушателей, стал подвывать еще громче.

— Секи мигалки! — сумрачно произнес вдруг Саня, выдвигаясь из тени.

— Как псевдоним?