Возвратный тоталитаризм. Том 2

По отношению же к СССР общая концепция тоталитаризма как террористического режима (тематика Большого террора, организация партии-государства, деятельность НКВД – КГБ) дополняется или конкретизируется тезисом о функциональной специфике этого режима – об идеологии форсированной милитаристской модернизации или закрытого репрессивного «военно-промышленного общества», о людях, живущих сознанием конфронтации с остальным миром и постоянной угрозы нападения извне. Но из-за этого анализ своеобразия институциональной его структуры постепенно замещался проблематикой холодной войны и противостояния двух мировых систем. Такой сдвиг интерпретаций советского коммунизма может объяснять быструю утрату интереса историков к теории тоталитаризма сразу после распада СССР.

Обычная трактовка краха СССР сводится к истощению внутренних ресурсов режима из-за гонки вооружения, разорившей страну и подорвавшей массовую поддержку власти, или к несостоятельности плановой социалистической экономики, ее неспособности к технологическим инновациям и развитию. Но это «частное» объяснение распада коммунистической империи, а не теоретическое решение проблемы выхода из тоталитаризма. Вместе с тем сам вопрос о будущем тоталитарных режимов становится при этом как бы излишним и снимается с научной повестки дня. Задачи историка в проблемном поле изучения тоталитаризма кажутся на этом исчерпанными, и эстафета передается прикладной политологии, от которой ожидаются рецепты и разработки политических решений для интеграции посттоталитарных обществ в пространство современных демократий.

Казалось бы, потенциал теории тоталитаризма исчерпан. Итог подведен Линцем: «Итак, я буду считать систему тоталитарной, если она удовлетворяет следующим условиям:

1. Наличествует единый, однако не монолитный центр власти, и любой плюрализм институций или групп, если он существует, получает свою легитимность именно из этого центра, им опосредуется и возникает в большинстве случаев в силу политической воли центра, а не является результатом развития общества в дототалитарный период.

2. Имеется единственная, автономная и более или менее проработанная в интеллектуальном плане идеология, с которой идентифицирует себя правящая верхушка или вождь, а также обслуживающая высшее руководство партия. Политика, которую проводит правительство, опирается на идеологию, любые проводимые меры оправдываются ссылкой на нее. Идеология имеет определенные границы, и преступить их значит вступить в сферу инакомыслия, которое не остается безнаказанным. Идеология не сводится к какой-то конкретной программе или определению общего политического курса, но претендует на окончательное осмысление общества, понимание его исторической цели и объяснение всех общественных явлений.

3. Звучат постоянные призывы к активной мобилизации и широкому участию граждан в реализации политических и коллективных общественных задач; это участие реализуется через единственную существующую партию и множество подчиненных ей групп, оно поощряется и награждается. Нежелательными считаются пассивное подчинение и апатия, отход на позиции маленького человека, “хата которого с краю”, характерные для авторитарных режимов»[259]

.

Концептуальная работа в рамках этой парадигмы фактически остановилась уже при первых признаках ослабления СССР (после смерти Сталина и прекращения практики массового террора и ликвидации ГУЛАГа, попыток десталинизации при Хрущеве и экономических реформ Косыгина, появления правозащитного движения), после «Пражской весны», подавления рабочих волнений в соцстранах и т. п. Понятие тоталитаризма превратилось в идеологическое клише[260]. Европейские и американские исследователи тоталитаризма фактически подвели черту под этим направлением, занявшись углубленным историческим анализом германского нацизма и итальянского фашизма и сталинизма[261].