Возвратный тоталитаризм. Том 2

Но, на мой взгляд, подобное сужение и предметных, и исторических рамок изучения существенно обедняет эвристический объяснительный потенциал концепции тоталитаризма как междисциплинарной методологии сравнительного анализа репрессивных систем, основанных на сращении господствующей партии и государственного аппарата или моделей «общества-государства». Из поля внимания при этом выпадают не только все «неевропейские» коммунистические или национал-социалистические режимы (Китай, Вьетнам, Северная Корея, Куба и др.), но и множество переходных или смешанных форм, включая и некоторые ближневосточные или африканские системы репрессивного правления с сильной партийно-государственной национал-социалистической идеологией (Ирак, Иран и др.). Сосредоточение лишь на изучении различных аспектов становления и функционирования нацизма, фашизма и сталинизма оборачивается тем, что с повестки дня снимается вопрос о будущем тоталитарных режимов, уходит на задний план теоретическая проблема эволюции и последствий для общества таких режимов. А это значит, что сами режимы мыслятся как «однородные целостности», своего рода идеологические монолиты, что справедливо подвергалось сомнению и критике историками-ревизионистами. Однако из этого делался неправильный вывод: вместо того, чтобы разбирать характер неоднородности и противоречий между разными подсистемами, делалось заключение о неверности самой концепции тоталитарных социумов. Тем самым закрывалась возможность видеть различия в траекториях развития

разных институтов внутри этих режимов, что, по моему мнению, представляется даже более важным обстоятельством, чем необходимость расширения типологического диапазона исследуемых тоталитарных форм.

Участники теоретических дискуссии о тоталитаризме, происходивших в 1960–1970-е годы, не смогли дать ответа на самый важный концептуальный вопрос, имеющий также огромное практическое значение: есть ли выход из тоталитарных режимов, и какова могла бы быть логика подобной трансформации, если не считать воздействия внешних факторов, определяющих их крушение?

И каковы, следовательно, институциональные, культурные, моральные и психологические последствия для обществ, выходящих из тоталитаризма? Как я полагаю, именно теоретическая слабость понятия «авторитарные режимы» и вытекающая отсюда логическая неопределенность ответов на поставленный вопрос о будущем советского тоталитаризма могут служить объяснением паралича социальных наук, занимающихся постсоветскими процессами.

Явные свидетельства неудачи демократизации государств, образовавшихся на руинах советской системы, подталкивают к мысли, что отказываться от концепции тоталитаризма преждевременно. Напротив, новые явления в этих регионах совершенно недвусмысленно требуют своего объяснения, которое должно начинаться не с чистого листа, а продолжать уже имеющиеся теоретические разработки, вытекать из них. Необходимо существенное дополнение и развитие теории тоталитаризма за счет включения в нее объяснения последующих процессов разложения и дегенерации тотальных репрессивных систем, и, следуя из их логике, определения перспектив трансформации этих режимов.

Тоталитаризм как парадигма. Три фаза эволюции научной парадигмы

Как всякая научная парадигма, тоталитаризм обладает собственной логикой развития и эволюции. Складывание любой парадигмы в науке начинается с накопления «аномальных» фактов – отдельных наблюдений и констатаций «отклонений» от ожидаемых явлений различного рода (вероятных, «закономерных», «типичных» в соответствии с принятыми в сообществе теориями, концепциями, учениями, являющимися основой ценностного консенсуса сообществ)[262]

. Когда масса подобных девиаций оказывается значительной, наступает понимание, что эти явления – не случайность, не ошибки описания или измерения, а устойчивые феномены, научное сообщество раскалывается, возникает группа маргиналов и возмутителей спокойствия, которые настойчиво пытаются собрать, систематизировать и обобщить не укладывающиеся в прежние концепции явления. Эту начальную стадию новой парадигмы можно назвать формированием индукционистского метода, когда доминирующей мотивацией (и научной идеологией) становится принцип: «мы собираем и описываем факты; теории рождаются из обобщения; мы не привносим в материал свои теоретические установки и посылки, они возникают из генерализации эмпирического материала».