Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

«Ты уж извини, но мне так представляется, что, кроме меня самого, дать тебе воды здесь никто не сможет. Однако, так как я, моя многоуважаемая плоть, связан с тобой неразрывными кровными узами, все же попробую, совершив над собой нечеловеческие усилия и рискуя нашим общим здоровьем, изрядно подорванным после вчерашнего, встать с этой чертовой кровати и отправиться на поиски живительной влаги».

Стоило только отвернуть свою раскалывающуюся от боли и противоречивых мыслей черепную коробку от близкой мне женщины, как немедленно уперся взглядом в больших размеров деревянный стол, на котором стояли пол-литровый графинчик с беленькой, прозрачной, как слеза, жидкостью, две рюмочки, две кружечки, трехлитровая, похожая на вчерашнюю баночка с рассолом, где на дне, вероятно исходя из сугубо эстетических соображений, плавала парочка соленых огурчиков, внушительная стопка еще дымящихся блинов на фарфоровой тарелке и глиняный горшочек, содержимое которого для меня, лежащего, было сокрыто. Однако лишь безмозглый идиот не смог бы догадаться, что там находится сметана. Короче, либо по щучьему велению, либо скатерть-самобранка, либо все вместе, одновременно и в одном флаконе: эдакая приятная, радующая раздрызганную душу и слезящиеся глаза утренняя похмельная сказочка для готового в любую секунду отдать концы или свихнуться окончательно и бесповоротно. Но, что самое обидное, он ведь, свихнувшийся дурашка, так и останется в неведении, в каком же именно мире мыслей, грехов и чаяний произошло с ним данное событие, которое многие из перешедших эту грань сочли бы для себя счастливым.

Понятное дело, что, когда я, сжав волю в кулак, отбросил прочь все свои мысли невеселые, подобный натюрморт только подтолкнул меня к скорейшим и свойственным в основном радикалам решительным действиям. С трудом откинув тяжелое одеяло, кое-как сполз с кровати и сразу же понял, что, если я вдруг встану на ноги, немедленно лишусь последних сил, а может, и сознания.

Вдову? Нет, вдову я будить не стал, а только подумал: «Пусть лучше спит. Не хочу, чтобы она меня видела в таком состоянии», – так, не спеша, на карачках и дополз до вожделенной трехлитровой банки с мутным, сильно концентрированным рассолом.

Тем не менее все же надо было как-то подниматься, и я, господа, это сделал посредством стоявшей вдоль стола длинной деревянной лавки, убив, таким образом, сразу же наповал двух ушастых зайцев: во-первых, сидя за столом, я мог спокойно пить рассол, а во-вторых, опираясь об этот самый пресловутый стол, держать равновесие, нисколько не опасаясь, что в любой момент могу оказаться в прежнем положении, используя в качестве опор не две, а снова все четыре точки.

С жадностью зебры, проскакавшей сотни миль в период засухи африканской саванны и наконец оказавшейся на берегу желанного водоема, я с неудержимой страстностью припал губами к банке и сделал несколько больших глотков, после чего из недр моей бессмертной души вырвался протяжный стон, похожий на тот, что издавала вдова, подвергаясь экзекуции березовыми вениками. Затем, схватившись дрожащими руками за графин, я налил в рюмку водки и немедленно ее опустошил, повторив без пауз подобную процедуру дважды. После этого, макнув еще теплый, явно что совсем недавно испеченный блин в сметану, зажевал его с таким наслаждением, с каким собака грызет вкусные и мягкие хрящи. Я всячески запихивал пальцами себе обратно в рот выпадавшие куски рыхлого от свежести продукта, при этом омерзительно сопя и плотоядно чавкая.

Простите меня, если сможете, за подобного рода натурализм, но могу вам заявить ответственно: господа, жить стало легче, жить стало веселее. «Incommenserablement», – как говорил кудрявый детина. Incommenserablement веселее, нежели минуту назад.

Облегченно вздохнув, даже смог для себя отметить, что я, оказывается, вовсе не голый, как бесстыдно распластавшаяся на широченной кровати вдова, а на мне какая-то длинная холщовая рубаха ниже колен и что все наши вещи – походные рюкзаки, одежда, обувь – аккуратно сложены или стоят в ряд носок к носку… А кстати, это, в общем-то, и правильно, что не голый. Знаете, такое совершенство лучше прятать под рубахой.

Теперь уже гораздо спокойнее и более уверенно я налил себе в кружку действительно обалденно вкусного ядреного рассола и не спеша, с удовольствием выпил. Ну что тут скажешь? Блаженство, да и только.

Надо признаться, уже после второй рюмки нос неожиданно задышал, и сейчас, закрыв глаза, я сидел за столом и, делая большие вдохи, с наслаждением втягивал в себя чистый деревенский воздух, всей своей еще совсем недавно обезвоженной плотью ощущая, как силы возвращаются ко мне. Нет, все же что ни говори, а своевременное и правильное похмелье – наука серьезная. Скажу больше: колоссальный, не одним поколением накопленный опыт, к которому обязательно надо относиться с должным уважением, даже если ты и не являешься сторонником такого способа реанимации собственного организма. Вот как я, например: никогда не похмеляюсь.

– Что, литератор, буксы горят?