Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

Простите, дорогой читатель, но я от радости за селян пропустил еще одну. Внеочередную.

Добродушно улыбавшийся гегемон встал из-за стола и, не особо поспешая, подойдя к распахнутому окну, посмотрел на небо. Что и говорить, день-то выдался на загляденье. Солнечный поток лил на землю как из ведра, и, невзирая на некоторую нервозность моего состояния да и вообще на весь абсурд происходящего с нами, все равно хотелось радоваться, а твоя душа, много пережившая за это время, судя по всему, не утратила пока еще способности вдыхать неповторимые ароматы жизни и, попросту, по-русски, (ой, простите!), торжествовала. Да, именно, торжествовала без явной на то причины. А просто так. И это я могу вам констатировать с присущей мне ответственностью. Ну, во всяком случае, с той, какая есть.

– Вот если поглядеть на солнце, – спокойно, без эмоций произнес Сковорода, слегка прищурившись от яркого света, лепившего ему прямо в глаза, – то можно безошибочно определить, что светило нынче исключительно активное. Да оно даже какое-то внепланово активное. Вон, гляньте, протуберанцы можно наблюдать невооруженным глазом, а это ведь очень даже способствует хорошей урожайности. Спросите у мало-мальски грамотного астрофизика, и он вам ответит, что при таком солнце все произрастает за сутки. И никаких тут сказок, и ничего сверхъестественного.

Мне показалось, что меня, горемычного, будто снова качнуло. Точно так же, как тогда на крыльце якитории. Издав легкий, воздушный гееподобный стон, я снова налил себе водки. И снова выпил, даже не подумав предложить рюмку моему весьма интересному собеседнику, стоявшему, как фрагмент деревенского частокола подле раскрытого окна, откуда лившийся на землю солнечный поток был готов, казалось, опрокинуть не только сумрак тени, но и сумрак вечной ночи, которая была бы таковой без звезд.

– А что, – ехидно спросил я гегемона от культуры, – гуси с собаками тоже на митинг пошли?

– Вопрос ваш понял. – Сковорода в секунду посерьезнел и, я бы сказал, даже посуровел. – Тут все куда сложнее. Живности в деревне действительно не осталось.

– Как это? – изобразил я на своей физиономии нескрываемое удивление. – Ящур, птичий грипп и бешенство одновременно, что ли?

– Хуже… – Он вернулся к столу и с нотками безграничной сокрушенности в голосе тихо обратился ко мне, пальцем, тем не менее, указав на графин: – Позволите?

Я конечно же ему ее, любезную, налил, а господин Сковорода ее же, родимую, незамедлительно и опрокинул, но все по той же схеме: выдохнул, выпил и снова выдохнул.

– Что-то случилось серьезное, Гриша? – театрально напомнила о себе вдова.

– Ох, извиняюсь, дамочка, да только вам бы лучше этого не слышать. Если уж у меня-то сердце кровью обливается, то за вашу женскую нервную систему и подавно опасаюсь.

– Да что случилось-то, в конце концов, господин Сковорода? – уже не выдержав, я разве что не заорал ему прямо в ухо.

– Еще до японца, – спокойно ответили мне, не обратив никакого внимания на мое отнюдь уже не легкое раздражение, – Фаддей Авдеич по ошибке выписал корейца. Понятно, что сначала исчезли собаки, затем кошки, затем птица, а уж после и скотина. Вот думаем сейчас начать одомашнивать зверя и дичь, чтобы, значит, потом селекционным методом…

– Э нет, Сковорода, ты погоди, – перебил я гегемона, не зная, что было бы приемлемее – взвыть, разразиться, как вдова, хохотом или двинуть заведующему местной культурой непосредственно в морду. – Чего ты тут несешь? Какой, на хрен, японец? Этот ваш гребаный Ерлы… Ерлыдырген такой же японец, как я солист балета!

– Согласен, – с раздражающей невозмутимостью ответили мне. – Да, действительно, родился вдали от родины, – Сковорода при этом оставался предельно серьезным, – но, однако, вот доподлинно известно, что родители – именно японцы. Мы между тем все, конечно, отлично понимаем, что если, к примеру, воробей родился в конюшне, то это совсем не означает, что он, извините, лошадь, но ведь все равно, как ни крути, что кореец, что башкир, раса-то одна – монголоидная. Значит, и культуры, опять же, должны быть похожие.

Я медленно поднялся из-за стола и, дабы не упасть, расставляя ноги, подошел к торцу широченной кровати, на которой, подобно царице, продолжала возлежать близкая мне женщина.