Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

– Больше половины своей жизни я потратил на творчество. Я, представьте себе, писал, – Тит Индустриевич глубоко вздохнул и зачем-то раскланялся. – Да вот только и делал, что писал. Писал я себе и писал, писал и писал… пока, видишь ли, не умер. Но умер-то я так и неопубликованным! Редакторы издательств меня отчего-то не жаловали. Никчемные людишки!.. Знаете, коллега, наша деревня в плане слухов, сплетен и пересудов ничем не отличается от любой другой. Извините, но в основном этим и живем, а потому мне доподлинно известно, что вы теперь человек состоятельный и вам ничего не стоит меня опубликовать. Для вас это теперь сущие пустяки. Копейки! Ну, пусть хотя бы в сотню экземпляров. Больше-то и не надо. Исключительно для библиотек… Иначе мне отсюда никогда не вырваться, а душа давно уж на пределе! Но только к завтрашней премьере я, правда, никакого отношения не имею. Это все помимо меня, поверьте. Какая-то непонятная роковая случайность или глупое совпадение. И я даже не знаю, радоваться мне по этому поводу или посыпать голову пеплом? Не знаю!

Я только сейчас заметил у него в руках толстенную, с шелковым шнурком картонную папку. Такими пользовались работники канцелярий года в семидесятые прошлого столетия. И прямо скажем, папочка сия была столь же увесистая, как и сама драматургия Тита Индустриевича Семипахова – человека, парохода и, как я понимаю, некогда мощной обличительной неопубликованной берданки от многочисленного цеха неувядаемых сатириков старой закваски.

Судорожно сжимая в руках эту чертову папку, он ею тряс прямо перед самым моим носом до тех пор, пока на крыльце якитории не появился Ерлындырген. И сейчас этот псевдояпонец имел наглость обратиться ко мне с откровенной небрежностью, будто общался со мной всего лишь минуту назад:

– Слушай, командир, ну ты суши-то жрать будешь или нет? А то его сейчас вниз спускать будут. И так уже народу битком. Не продохнешь.

– Кого спускать? – растерянно спросил я шеф-повара.

– Ну, здравствуй, приехали. Понятно кого – депутата. Да и пора бы уже. Третьи сутки пошли… Ну так как, командир, жрать будешь?

– Не-а, не буду.

С презрительной ухмылкой махнув на меня рукой, «ойлойчикилой» скрылся во внутреннем помещении круглосуточно работающего заведения. Ну надо же, какая невоспитанная сволочь!

– А… А народ-то откуда? – будучи еще более растерянным, спросил я, но теперь уже обратившись непосредственно к неопубликованному драматургу.

– Думаю, что все рванули с заднего двора. Народ ведь у нас в большинстве своем деликатный. Ну, разве что Шлыков…

– Молчать! – Вот она, моя отвратительная несдержанность: я снова схватил Семипахова, что называется, за грудки. – Драматург, куда она пошла? – грозно отчеканил я.

– А как же быть со мной, коллега?

– Опубликую. В твердом переплете.

– Это правда?

– Век воли не видать… Куда она пошла? В какую сторону?

– Так возьмите тогда папку.

– Сунешь мне ее в рюкзак.

– В какой именно? Судя по слухам, их там два.

– Да, черт, в любой! Какой больше понравится!.. Слушай, или ты скажешь, или не знаю, что я сейчас с тобой сделаю!

Как и следовало ожидать, Тит Индустриевич Семипахов указал мне в сторону, что была диаметрально противоположна той, о которой первоначально подумал я, будучи практически уверенным, что именно туда и побегу.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно, коллега. Видел собственными глазами. Там везде непроходимый лес, но одна тропиночка все-таки имеется. вы ее, думаю, увидите сразу. Дальше с полверсты по ней. Потом упретесь в развилку. А вот там уж не знаю, но логичнее налево, потому что направо упретесь в болото. Оно, кстати, непроходимое… А если вы не вернетесь за рюкзаками?

– А если я пойду не той дорогой?

Эпизод восьмой

«Скорбящие»

В это время с силой и грохотом распахнулись обе створки входной двери якитории, после чего первым на крыльце появился гладко выбритый и розовощекий Фаддей Авдеич в костюмчике haute couture. Рядом с ним на поводке красовались две роскошные легавые весьма причудливого окраса – даже и не описать. Вслед за Фаддей Авдеичем со скорбным лицом следовала в своем цветастом сарафане Эльвира Тарасовна Касперчак, в девичестве Зусман. В руках феминистка держала в траурной рамке изображение Нефреда Эрнандовича Казуистова, по некоторым соображениям почившего менее трех суток назад. Далее молчаливый каторжник с вырванными ноздрями и поэт-импровизатор Плутарх Диогенович, оба с бездонной печалью во взорах, вынесли из якитории крышку гроба. И вот, когда уже в проеме входной двери показался непосредственно торец грубосколоченного ящика с телом покойного, Фаддей Авдеич, увидев драматурга, грозно выпучил, насколько мог, свои амбразурные глазенки и остановился, соответственно тем самым остановив и саму траурную процессию.

– Ба! Кого мы видим? На ловца и зверь бежит. Тит Индустриевич Семипахов, собственной персоной. Как здоровьечко, прогульщик?

Опустив голову, Тит Индустриевич молчал, нервно теребя на потертой замшевой куртке и без того висевшую на одной нитке коричневую пуговицу.