Враг мой: Сокол для Феникса. Часть 1

Да возмужал, да заматерел… Богдан последние годы был еще суровей и требовал почти невозможного. Тверду пришлось с могучими дубами сражаться. Тягать стволы исполинские. Голыми руками сражаться с лютым и крупным зверем.

Зубами и когтями сражаться за жизнь в чащобе с нечистью.

И потому из тощего отрока и жилистого парубка Тверд преобразился в высокого и крупного молодого мужчину. В воина. Охотника.

На лице его теперь были борода и усы. Пусть не такие густые и богатые как у Радомира, но все же это следы мужественности и взрослости.

Волосы до плеч тяжелыми светлыми прядями вились. Лишь по возвращению в хижину лесную княжич их подбирал на манер учителя, тугой веревкой на затылке стягивая, дабы не мешались. А в село, к Маришке являлся с распущенными — веревку по голове оплетая, как местные.

— Маришка, — попытался невнятно образумить боярышню, но она не позволила, руку к губам его приложила:

— Нынче гости пожаловали важные. Батюшка будет очень занят. Нянька тоже… И Аленке не до меня, — прижалась хрупким станом в потемках хоромины, обвила пряным запахом, теплом.

Еще что-то хотел было сказать Тверд, как подняла она на него свои глаза, обласкивая взглядом, и младший княжич уже был в силках дурмана.

Полные губы, налитые и дрожащие — манили, да так, что не удержался Твердомир и вкусил запретный плод. Осторожно, мягко, чуть придержав за талию трепещущую боярышню. Сам не понял ощущение, потерялся… покуда его губ не коснулся стон разочарования Маришки. Вот тут зверь внутри взбунтовался. И тогда припал княжич к приоткрытому рту с большим жаром. Теперь поглощал, давил, мял. Упивался и глотал.

Маришка была необычайно вкусной и податливой.

Сладкой, как мед.

Твердь любил сладкое! Потому углубил поцелуй до сумасшествия и позволил телу то, чего лишал себя в отношении Маришки до сего момента. Плоть вмиг налилась и требовала разрядки. В груди заходилось неистовое сердце. А в голове лишь билась отчаянная мысль: «Взять! Сделать своей!»

Руки ужа давно жили сами по себе и исследовали девичьи округлости.

Маришка не противилась — ластилась, дрожала, стонала. И когда терпеть стало невмоготу, Тверд крутанулся и припечатал боярышню к стене. Жадно припал к ее тонкой шее. Ненасытно целовал, пробовал языком, изучал, одной рукой сминая полную налитую грудь с острым соском, что так и просился в рот, а второй ловко задрал подол и сдавил мягкие ягодицы, к себе придвигая. Протиснулся меж стройных ног, и пока приспускал с себя штаны, освобождая окаменевшую плоть, коленкой придерживал совсем ослабевшее от его ласк девичье тело.

Ни на миг в этот раз не остановился. Ворвался в узкое лоно одним толчком. А сорвав болезненный «ох» с припухших, нацелованных губ, чуть обождал, пока привыкнет к нему внутри. Только Маришка расслабилась и вновь потянулась за лаской, насадил на себя крепче, а потом продолжил толкаться, проникая глубже в тесную влажность.

Маришка всхлипывала от каждого толчка. Одной рукой зарылась в его длинные волосы и стиснула в кулак, а другой комкала рубаху на мощном плече.

Тверд терялся в ощущениях, тонул. Сам не понимая, что с ним происходило, наращивал темп, напрочь забыв, что может причинить боль, и впитывая каждую жаркую волну, что подводила к долгожданной черте выплеска похоти. Уже на пике, прочувствовал, как сжалось лоно вокруг его ствола — прогнулась Маришка, ерзая по стене, да так крепко вцепилась в его спину, что стегнула мимолетно боль от ее когтей. Напряглась, став невозможно узкой и обмякла с протяжным стоном.

Тверд еще качнулся пару раз, вбиваясь глубже, и извергся в боярышню. И так хорошо было… что впервые понравилось, когда девица отвечала с таким же пылом и страстью.

Надсадно пыхтя, Тверд дышал в макушку и слушал, как всхлипывала боярышня. Когда стало не по себе, шелохнулся:

— Ты чего? — голос был шероховатым и низким, еще дрожал после буйства соития.

Девица опять шмыгнула носом.

— Не уж-то так больно было? — сама мысль отвращала.

Маришка рьяно качнула головой.

— Не понравилось? — донимал княжич девицу, теряясь в ее эмоциях.

Боярышня всхлипнула с тихим смешком:

— Дурной ты, Яр, — ее голос тоже был чуть хрипловатый. А еще полный жизни и благодарности. — Очень хорошо было. Сама не ожидала. Нет, — торопливо поправилась, глазами огромными и заплаканными глянув на княжича. — Я была уверена, что с тобой будет правильно и хорошо. Просто не думала, что настолько…

— Вот же глупая, — чертыхнулся в ответ младший княжич, опуская девицу на ноги: хозяйство свое пряча в штаны, да под пояс: — Зря мы… — шикнул недовольно, себя кляня за слабость и слово не сдержанное.

— А я не жалею, — обласкала взглядом Маришка. Улыбнулась мягко и открыто, так, как могла только она, сразу отметая все сомнения прочь. — Я рада, что ты стал моим первым. Счастлива, что показал, как это может быть волшебно…

— Сюда иди! — нарушил трепет момента мужской требовательный голос с улицы за стенами сарая, вынудив Твердомира затаиться, а Маришку схорониться в угол.

— Чего тебе? — женский и недовольный, с налетом пренебрежения.