Враг за моей спиной

Прикрываемый двумя стрелками, спецназовец пошел по коридору, прикладывая устройство к каждой двери по очереди. На второй по счету остановился, кивнул.

Командир подошел ближе, стараясь не шуметь…

Видно довольно плохо – но видно. Вот этот… это кажется, террорист и есть, он напротив двери, что хорошо. Вот только…

Техник одними губами проговорил – дверь забаррикадирована.

Идем дальше. Кажется… заложники в другом углу… вот они, слились в пятно… так и должно быть – сидят или лежат на полу. Примерно семь – восемь метров от террориста до заложников – это хорошо. Но через дверь – быстро не проломиться, а этому гаду… для того, чтобы бросить гранату, активировать пояс шахида или просто открыть огонь из всего, что у него есть – времени надо совсем немного, две – три секунды.

Командир показал на пальцах – подрывника. Подошел подрывник с помощником, посмотрел на изображение, кивнул – можно. Вместе с помощником – они начали размещать на стене пластиковую взрывчатку в готовом устройстве для подрыва – оно переносилось в катушке и напоминало готовый утеплитель для окон, только потолще и черный. Эта колбаса – прилеплялась к стене, давала направленный взрыв, проделывающий в стене отверстие – новый вход для штурмующих. Уроком Беслана было то, что при внезапном штурме – штурмующие потеряли инициативу и были вынуждены врываться в помещение и выводить заложников через существующие входы, под огнем боевиков. Больше этого не должно было повториться…

Работа – заняла у подрывника три минуты – после чего, он отступил, показал большой палец – и спецназовцы начали выстраиваться в штурмовом порядке, чтобы сразу после взрыва ворваться в помещение.

– Архар, я Отвага десять. Тридцать секунд.

– Понял, начинам спуск.

Там, на улице – трое одетых в черное бойцов – шагнули в пустоту и начали пускаться до четвертого, поддерживаемые только тросами. На четвертом они остановились, ожидая команды на штурм – общей.

И тут – техник, который уже готовился отойти, чтобы не мешать штурмовому отряду – подал сигнал опасности…

* * *

Александр был сыном России – новой России, той, которая родилась в девяносто первом году, той, которая прошла через муки девяностых, чтобы в нулевых – обрести наконец хоть какое-то подобие нормального существования. Его отец был бандитом, которому вовремя хватило ума прекратить собирать дань с палаточников, вложить деньги в землю и в отобранный за долги в девяносто восьмом заводик – работяги тогда сильно удивились, когда новый хозяин сначала при всех валял вороватого директора ногами у проходной, а потом сказал всем, что сейчас они получат зарплату за два месяца – но те, кто собирается воровать – лучше пусть сразу вешается. Его мать была домохозяйкой – у нее не сих пор были едва заметные шрамы после пластики – их Мерседес взорвали в девяносто шестом…

Его назвали в честь деда – но он считал, что его имя было в честь Александра Македонского, завоевателя, покорившего полмира. Он считал его более достойным человеком, чем отягощенного принципами деда, умершего от сердечного приступа после посещения собеса. Незачем выпрашивать – надо брать.

И несмотря на пятнадцать лет – он был опасным, коварным противником, прошедший через ад Рамади и бои за Сухуми снайпер и не подозревал, кого оставляет у себя за спиной. Пятнадцатилетний русский пацан знал и свято верил в те нехитрые правила, которые отец познавал в залитые кровью девяностые, а дед так и не узнал, все тряс своими регалиями академика и не понимая, что время давно другое и страна совсем другая. Правила были простые, короткие, доступные для понимания – и их соблюдение по жизни гарантированно вело к успеху. Не верь, не бойся, не проси. Никогда, никому, ничего не отдавай просто так. Помни, кем ты был, не забывай того, кем ты стал. Дерись за своих людей, и они будут драться за тебя. Грызись за свой кусок: другого тебе никто не даст.

Он не был патриотом России – какой патриотизм в пятнадцать лет, когда любой нормальный пацан думает только о том, как бы ему найти и раскрутить свою первую девчонку? Но он видел вот что: какая то мразь вперлась в то место, где он был, положила их на пол и сейчас – делает то, что хочет. На его земле, в его стране – эта мразь диктует ему свою волю.

А кто он собственно такой, чтобы диктовать ему свою волю?