Времена и люди. Разговор с другом

Наша артиллерия уже выгрузилась в Батецкой. Стрелковые полки двигались в том же направлении. Я больше всего дружил с артиллеристами. Здесь собрались люди недюжинные: Аристарх Антонович Ходаковский, светлого ума человек, много знающий и много читающий, замечательно интересный собеседник, — он недолго был заместителем командира полка, кажется неделю, потом стал командовать полком, а в самые трудные дни стал начартом дивизии. Сергей Подлуцкий, талантище, «горячка» в бою — необычайно, даже для своего времени необычайно смелый человек. Комиссаром полка был в то время Михаил Иванович Кузьмин, самоотверженный и поразительно совестливый человек, это «из-под его руки» выросли в полку и Ларин, будущий комиссар дивизии, и Карпекин, в двадцать один год ставший комиссаром полка.

Утро было солнечное, чистое, непыльное, ласковое, приветливое. Этот край весь такой — ласковый и приветливый. Есть здесь и густые леса. Но даже и эти леса не так таежны, как на близком отсюда севере. Здесь север уже тесно связан со средней Россией. То тут, то там открываются светлые поляны, вдруг из чащобы попадаешь на сияющую солнцем опушку, и слева и справа от дороги пестрые хороводы растений и злаков… Я бывал на севере, там все огромно: камни, солнце, люди. Здесь — мы шли с Батецкой на Уторгош и Медведь, — здесь все в меру. А это так бывает необходимо!

Село Медведь. В нем разместилось все управление дивизии, штаб во главе с полковником Виноградовым, старым военным, превосходно знающим свое дело, политотдел, узел связи и все другие важные службы.

Приехал командующий 11-й армией и несколько человек из его штаба. И у командующего, и у штабных лица были черные от усталости. Все они непрерывно находились в боях вот уже двадцать второй день. По сравнению с ними все наши выглядели как из санатория. Когда я через четверть часа снова прошел мимо штабного домика, он выглядел неживым. Все двери и окна были наглухо закрыты. Вопрос, который решался там, был важным вопросом, а вскоре стал наиважнейшим.

За день я много где побывал. Дивизия устроилась на большом квадрате, одна сторона которого была Медведь — Уторгош, противолежащая — Шелонь, с востока протекала Мшага, а западная сторона была обращена к противнику.

Небольшие, в одну улицу, деревушки — Михалкино, Любач, Теребонье… Длинный день начал неспешно темнеть, когда близко от меня заскрипел старыми тормозами газик. Из машины, ни на кого не обращая внимания, выскочил водитель и беспокойно стал осматривать скаты.

— Боюсь, товарищ старший политрук, не доедем!

— Доедем, доедем… — нетерпеливо сказал знакомый глуховатый голос из машины.

Ларин! Я подбежал к машине:

— Вы в полк?

— Садитесь, довезу. С утра наступаем. Все уже решено. Едем, едем!

Водитель, все так же недовольно качая головой и бормоча: «Ох, не надеюсь я на резину», — сел за руль, и мы поскакали.

— На железе едем, товарищ старший политрук!

Ларин ругнулся. Мы стали в большой деревне, светло освещенной заревом близкого пожара. Только в одной избе ярко горела большая керосиновая лампа. Оттуда вышел военный, набрал котелок воды из большой бочки и снова вошел в избу. Ларин нахмурился. Мы зашагали на этот огонек.

Это была изба-читальня. Над крыльцом висел кумачовый призыв, посвященный силосованию. За дверью слышался громкий храп. Ларин еще больше нахмурился, глаза его как-то странно сузились. Он резко рванул дверь.

Просторная комната так была забита людьми, что мы остановились на пороге. На лавках, на стульях и на полу вповалку спали люди. Стол был отодвинут к стене, на которой аккуратно, по линейке висели портреты. За столом, под портретами, сидел человек со шпалой и пил воду из котелка. Когда мы вошли, он поставил котелок на стол и потянулся к нагану.

— Встать, смирно! — крикнул Ларин. — Оружие на стол!

Человек со шпалою встал, вынул из кобуры наган и положил его на стол. Ларин, с трудом расталкивая спящих, подошел к столу, но не успел взять наган, как человек с одной шпалой сказал умоляюще:

— Товарищ старший политрук!

И в ту же минуту один из спящих вскочил и сзади повис на Ларине.

— Греков! Отставить! — Но Ларин уже сбросил его с себя. — Эх, Греков, Греков, что вы наделали, — сказал неизвестный капитан с таким выражением, как будто все могло бы быть хорошо, и подал Ларину наган. — Не бойтесь, товарищ старший политрук, здесь все свои.

— А что мне бояться, — сказал Ларин. — Я на войне.

— Ясно. Я так и думал, что будет вроде этого. Клянусь вам, здесь нет дезертиров. Но мы очень давно не можем к своим пробиться. Вы можете проверить, у меня цел мой партийный билет.

Я был уверен, что Ларин не станет этого делать, но он взял от неизвестного капитана его партбилет, перелистал, словно проверяя уплату партийных взносов.

— Я бы тоже хотел отступать, как вы, при всем параде. Не вышло. Куда теперь?

— Этого я не знаю, товарищ капитан, — сказал Ларин неожиданно весело. — Тут, наверное, какой-нибудь пункт для выходящих есть. А только мы не отступаем. Мы сюда пришли немцев бить. — И он бросил на стол капитанов наган.