Времена и нравы. Проза писателей провинции Гуандун

Блюда одно за другим ставились на стол, кроме жареных овощей была тарелка жареного арахиса и полосок холодного соевого творога – все небольшими порциями, просто для создания настроения. И Лю Сянцюнь уловил его. Налив водки, он уже хотел было опрокинуть рюмку, как вдруг заметил, что старик пристально смотрит на него. На лице у него было написано недоверие и старательно подавляемый гнев, ведь внезапно вторгшийся в дом мужчина не только сменил обувь на домашние тапочки, но и сел в самый центр дивана и беззастенчиво включил телевизор.

Лю Сянцюнь, сильно расстроившись, сказал:

– Прошло ведь всего несколько дней, а ты опять меня не помнишь. – Он громко спросил старика: – Ты меня узнаешь?

Дед растерянно покачал головой. Кан Лянь указала на Лю Сянцюня:

– Он не посторонний, он твой сын.

Выражение лица старика сильно изменилось, будто он что-то осознал; на некоторое время он сник, потом поправил сиденье, принял непринужденный вид и сказал:

– Ах, так это ты! Я узнал! Ты мой сын, ты мой сын!

Кан Лянь, отвернувшись, ушла; ее душу охватила досада. За эти два года что осталось в старике, кроме робости и страха? Он ведь тайком даже подсовывал ей деньги, по сто-двести юаней, будто бы откупался от отвращения к себе. На самом деле старик совсем не помнил Лю Сянцюня, он напряженно произносил его имя вслух, вынуждая себя запомнить, чтобы избежать гнева мужчины, которого называли его сыном. Лю Сянцюнь натянуто улыбнулся: он не собирался в это вникать, слишком невыносимо. Он был старшим сыном, который больше всех заботился об отце, однако, к сожалению, он же стал первым, кого тот забыл – начисто стер из своей памяти, будто его никогда и не существовало.

На рассвете, в шесть часов утра, Лю Сянцюнь по будильнику встал с кровати. Положил два листа белой капусты в кастрюлю и полил их маслом, добавил два стакана воды, затем опустил пучок лапши. Когда вода закипела, он разбил яйцо о край кастрюли и вылил в нее его содержимое – в одно мгновение на поверхности воды появился красивый узор из яичных хлопьев. Этим блюдом он смог и наесться, и напиться, оно согрело его желудок и душу, а потому он с хорошим настроением отправился на работу. Концерн по производству химических волокон, где работал Лю Сянцюнь, по-настоящему успешно развивался, и каждое утро все сотрудники поднимали вверх правую руку, сжатую в кулак, и декламировали «Свитки»[179] – громко, смело и с энтузиазмом. После этого из динамиков начинала звучать пятая симфония Бетховена, «Так судьба стучится в дверь», со всех сторон слышались воодушевленные, энергичные звуки – рабочий день начинался с душевного подъема. Однако для Кан Лянь встреча нового дня означала встречу с обыденностью – ничего, кроме повседневных забот, наполненных безмолвием и слабым запахом затхлости, какой обычно бывает от стоячей воды.

В доме был старик, который уже долгое время болел, и такая жизнь лишь напоминала обо всех рухнувших надеждах.

После полудня ей позвонил Лю Сянцюнь и сказал, что сегодня вечером ему нужно будет сопровождать клиента. Кан Лянь никак не отреагировала, и с той стороны провода посыпались угрозы. Лю Сянцюнь говорил, что если не сможет выполнить план по продажам, то в конце года не получит премию. Он уже хотел было повесить трубку, как она заговорила:

– Старик не ходит по большому, «утку», которую я ему подкладываю, он не использует ее вот уже несколько дней.

Лю Сянцюнь долгое время сопел в трубку, затем тяжело вздохнул и сказал:

– Ладно, хорошо, я передам эту работу другому.

За ужином старик покопался палочками в тарелке и обнаружил, что там нет мяса. Он украдкой посмотрел на женщину напротив: она сидела опустив голову, ее щеки шевелились. Внезапно он недовольно воскликнул:

– Матушка, мяса-то нет!

Кан Лянь поперхнулась. Лю Сянцюнь встал и тут же взорвался:

– Опять мясо! Да тебе нужно больше овощей есть!

Он забеспокоился, что они не смогут его убедить, и от этого стал еще больше беситься в душе. А старику не оставалось ничего, кроме как с усилием глотать еду, будто это был воск.

Пересилив себя, Кан Лянь решила смягчить обстановку и тихо произнесла:

– Ему же не долго жить осталось, хочет мяса, пусть ест мясо, я ему купила свечи глицелакс[180].

Со старика сняли штаны; его голый зад сжимался от стыда, а икры на ногах дрожали. Лю Сянцюнь втиснул ему в анус кончик свечи, и старик протяжно закричал:

– О-ой, хо-о-олодно, холодно!

Женщина навалилась на его дергающееся туловище.

Прошло полчаса, старик неподвижно сидел на кресле-туалете, и на его лице читалась растерянность. Жидкость из суппозитория уже была внутри него, но по неизвестным причинам не действовала. Лю Сянцюнь приподнял одежду старика и посмотрел на набухшую внизу его живота шишку размером с яблоко, после чего они на мгновение встретились с Кан Лянь взглядами, и женщина сказала:

– Надо доставать. Больше тянуть нельзя.