Время и боги. Дочь короля Эльфландии

Думается мне, ушли они недалеко, ведь таились в том лесу погибельные топи, и мрак, что не рассеивался на исходе ночи, и жуткие твари, привычные к тамошним тропам. Ни в легендах, ни в стихах, ни в песнях народа полей не говорится, что кому-то удалось-таки добраться до Каркассона.

В Заккарате

И рек царь в священном Заккарате:

– Пусть придут и прорицают пред нами пророки наши.

Издалека виден был священный дворец – словно светозарный драгоценный камень на равнине, чудо в глазах кочевников.

И восседал там царь со всеми своими управителями и меньшими царями, своими вассалами и всеми своими царицами в драгоценном убранстве. Кто сумел бы поведать о пышной роскоши того зала – о тысяче огней и об ответных отсветах изумрудов, о грозной красе этого сонма цариц, о сиянии и блеске самоцветных уборов, обременивших их гордые шеи?

Было там ожерелье из бледно-розовых жемчужин такой тонкой работы, что не вообразить и в грезах. Кто сумел бы поведать об аметистовых канделябрах, в коих горели пропитанные редкими бириньянскими маслами факелы, разливая благоухание блифании?[16]

Достаточно сказать, что, когда занялась заря, в сравнении с дворцом показалась она такой тусклой, и невзрачной, и лишенной всего своего великолепия, что поспешила поскорее укрыться за грядой облаков.

– Пусть придут и прорицают пророки наши, – повелел царь.

И прошли глашатаи сквозь ряды облаченных в шелк царских воинов, что возлежали на бархатных плащах, умащенные маслами и благовониями: опахала рабов овевали их отрадной прохладой; и даже метательные копья инкрустированы были драгоценными каменьями; сквозь ряды воинов глашатаи танцующей походкой прошли к пророкам в бурых и черных одеждах, вывели одного и поставили перед царем. Оглядел его царь и приказал:

– Прорицай нам.

И вскинул пророк голову, так что из-под бурого плаща выбилась борода, и опахала рабов, овевавшие воинов, чуть взъерошили ее кончик. И обратился он к царю, и рек:

– Горе тебе, царь, и горе Заккарату. Горе тебе и женам твоим, ибо грядет твоя погибель: страшна твоя участь! Боги в небесах уже сторонятся твоего бога: ведают они его судьбу и что ему предначертано; он же провидит впереди забвение словно туман. Ты навлек на себя ненависть горцев. Повсюду вдоль Друмских хребтов ненавидят тебя. Поелику погряз ты в грехе и пороке, обрушатся на тебя зеедиане: так солнце по весне низвергает с высот снежную лавину. Ворвутся враги твои в Заккарат, как лавина – в долинные селения.

Захихикали и зашептались царицы, но возвысил пророк голос и вещал дальше:

– Горе этим стенам и горе резным изображениям на стенах. Охотник опознает стоянки кочевников по кострищам, чернеющим на равнине, но не сыскать ему места, где стоял некогда Заккарат.

И смолк пророк; двое-трое возлежащих воинов повернули головы и скользнули по нему взглядом. Высоко под сводом меж кедровых балок еще гудело эхо его голоса.

– Ну разве он не великолепен? – промолвил царь.

И многие из собравшихся застучали ладонями по отполированному полу, словно бы аплодируя. Тогда отвели пророка обратно на его место в дальнем конце великолепного зала, и музыканты заиграли на причудливых изогнутых рогах, а позади них, спрятанные в нише, рокотали барабаны. Музыканты сидели на полу, скрестив ноги, в ярком свете факелов и что есть мочи трубили в гигантские рога, но, когда во тьме барабаны зарокотали громче, музыканты поднялись и неспешно переместились поближе к царю. Все громче и громче грохотали во тьме барабаны, все ближе и ближе пододвигались играющие на рогах музыканты, чтобы не заглушили их мелодию барабанные раскаты, прежде чем достигнет она царского слуха.

То-то дивное было зрелище, когда приблизились вплотную к царю громогласные рога, а барабаны во тьме зарокотали, точно гром Господень; царицы кивали головами в такт музыке, а диадемы их вспыхивали, точно падающие звезды, заполонившие небосвод; воины приподняли головы – и дрогнули и затрепетали перья золотых птиц, коих подстерегают охотники у Лиддийских озер и за всю свою жизнь добывают не больше шести – на султаны для воинов, пирующих в Заккарате. И вот громко вскричал царь, и запели воины – в ту пору почти вспомнили они древние битвенные песни. А пока пели они, барабаны постепенно стихали, а музыканты пятились к выходу; барабанный рокот звучал все слабее, пока уходили они, и смолк совсем, и не трубили более фантастические рога. Снова застучали собравшиеся ладонями по полу. А после того царицы воззвали к царю, прося послать за еще каким-нибудь пророком. И привели глашатаи певца – юношу с арфой, – и поставили его пред царем. И ударил арфист по струнам, и в наступившей тишине спел о царском беззаконии. И предрек он, что придут с войной зеедиане, и падет Заккарат, и поглотит его забвение, и пустыня возьмет свое, и там, где были некогда дворцовые сады и террасы, станут играть львята.

– О чем это он поет? – спрашивала одна царица другую.

– Он поет о Заккарате, вечном и несокрушимом.

И смолк певец, и собравшиеся равнодушно похлопали ладонями по полу; и царь кивком дал ему знак удалиться.