Время и боги. Дочь короля Эльфландии

Но не к избирательному участку покатил автомобиль: промчавшись мимо, он выехал из города и по узкой, белой, петляющей дороге поднялся на самую вершину меловых холмов. Там поэт оставил машину, и выпустил недоумевающего избирателя на траву, и сам уселся на землю, подстелив плед. Избиратель долго распространялся об имперских традициях, заложенных нашими праотцами, кои должно ему поддержать своим голосом, или же о народе, угнетаемом феодальной системой, устаревшей и упаднической, которую давно пора уничтожить, а может быть, реформировать. А поэт указывал ему на крохотные кораблики, блуждающие по залитой солнцем глади морской, и на птиц далеко внизу, и на домики, стоявшие еще ниже птиц, и на струйки дыма, которым никак не дотянуться до холмов.

Поначалу избиратель, плача как дитя, требовал избирательную кабину; но спустя какое-то время подуспокоился – вот только когда до вершины холма доносилось слабое эхо одобрительных возгласов и аплодисментов, избиратель принимался яростно обличать злоупотребления радикальной партии, а может статься – я, признаться, не помню, что там рассказывал мне поэт, – превозносил ее немалые заслуги.

– Поглядите на эти творения древние и прекрасные, на меловые холмы и старинные домики, и утро, и серое море в солнечном свете, что, рокоча, омывает все берега мира. И в этом-то месте людям вздумалось сходить с ума!

А пока стоял там избиратель – за его спиной раскинулась бескрайняя Англия и к северу уходили гряда за грядой пологие холмы, а перед ним мерцало и искрилось море, слишком далеко, чтобы можно было расслышать рев волн, – проблемы, будоражившие город, внезапно показались ему не такими уж и важными. Но он все еще злился.

– Зачем вы привезли меня сюда? – повторил он.

– Потому что весь город сошел с ума, и мне было одиноко, – объяснил поэт.

И указал он избирателю на старые искривленные кусты терновника и объяснил, в какую сторону дует ветер вот уже миллионы лет, налетая с моря на заре; и рассказал о штормах, кои наведываются в гости к кораблям, и что у них за имена, и откуда они приходят, и какие течения гонят перед собою, и куда уносятся ласточки. И поведал поэт о холме, на котором сидели они, и о том, когда приходит лето, и о еще не расцветших цветах, и о разноцветных бабочках, и о нетопырях и стрижах, и о помыслах сердца человеческого.

Не умолчал он и о полуразрушенной ветряной мельнице на холме и о том, как детям представляется она загадочным стариканом, который с закатом дня восстает из мертвых. А пока говорил он и пока одинокую ту вершину обдувал морской бриз, из сознания избирателя постепенно выветривались бессмысленные фразы, так долго его загромождавшие, – «подавляющее большинство», «стяжаем победу в борьбе», «терминологические неточности», – а заодно и запах керосиновой лампы, повисающий в душной классной комнате, и выдержки из древних речей, изобилующие длинными словами. Все это отсеивалось, пусть и медленно – и избиратель наконец-то смог рассмотреть и бескрайний мир, и чудо моря. И минул день, и сменился зимним вечером, и настала ночь, и густо почернело море, и примерно тогда же, когда звезды, мерцая, вышли поглядеть на ничтожность нашу, избирательный участок в городе закрылся.

Когда же эти двое вернулись в город, суматоха на улицах уже сходила на нет; ночь сокрыла броскую безвкусицу предвыборных плакатов; а когда шум стих, прибывающий прилив поведал древнюю повесть о морских глубинах, которую узнал еще в юности, – ту же самую, что некогда рассказывал каботажным судам, а те привезли ее в Вавилон по реке Евфрат еще до того, как пала Троя.

Я, конечно, осуждаю своего друга поэта, несмотря на все его одиночество, за то, что он помешал избирателю принять участие в выборах (а ведь это долг каждого гражданина!); но, наверное, это не так уж и важно, поскольку исход был предрешен заранее – ведь проигравший кандидат, либо по бедности, либо в силу чистого безумия, так и не удосужился поддержать ни один футбольный клуб.

Бедное тело

– Почему ты не танцуешь и не радуешься вместе с нами? – спросили у одного тела.

И оно поведало свою печаль. Оно сказало:

– Я связано с жестокой и беспощадной душой. Она тиранит меня и не дает покоя, не позволяет мне танцевать с себе подобными и заставляет делать свою ужасную работу; не разрешает заниматься приятными мелочами, которые доставляют радость тем, кого я люблю, а заботится лишь о будущем, когда выжмет из меня все и оставит на корм червям. Притом требует признательности от тех, кто меня окружает, и так горда, что не принимает менее того, что требует, а потому те, кто мог бы быть добр ко мне, меня ненавидят.

И бедное тело ударилось в слезы.

А ему сказали:

– Ни одно умное тело не тревожится о своей душе. Душа столь мала, что не может управлять телом. Тебе следует больше пить и курить, пока она не перестанет тебе докучать.

Но тело, продолжая рыдать, ответило:

– С моей душой нелегко справиться. Я ненадолго усмирило ее пьянством. Но она скоро оправилась. И теперь скоро опять возьмется за меня!