Время и случай

Поскольку Громыко проявлял неуступчивость, Бар устраивал регулярные истерики по этому поводу Фалину. Думается, в этой обстановке с помощью КГБ Фалин постепенно получил доступ к уху Брежнева, через которого можно было влиять на упрямого министра, а заодно и получать одобрение тех или иных выработанных «под столом» с Баром формулировок. В те дни В. М. Фалин несколько раз говорил: если не сдерживать министра, он может своей жесткой позицией завести переговоры в тупик.

Особенно напряженной стала обстановка в тот момент, когда Бар начал настойчиво «впихивать» в текст оговорку о том, что договор не закрывает путь к воссоединению Германии. Громыко сопротивлялся яростно. В конце концов после того, как министр отверг все варианты юридически обязывающего оформления этой оговорки (включение в текст договора, направление нам письма федерального правительства в связи с подписанием договора, официальное заявление при подписании договора), его уговорили на такой шаг: в день подписания договора посольство ФРГ в Москве сдает в экспедицию МИД СССР вербальную ноту на тему о германском единстве и получает от служащего экспедиции обычную расписку в приеме пакета. Министр, однако, строго объявил Фалину и другим участникам совещания по этому вопросу, что такая нота ФРГ никак к Московскому договору не будет привязана юридически. В экспедицию МИД СССР ежедневно поступают десятки и сотни различных нот посольств, излагающих точку зрения тех или иных государств на какую-либо проблему, и прием таких нот советскую сторону ровно ни к чему не обязывает. Так, говорил министр, мы будем относиться и к так называемому «письму о германском единстве». Нас связывают только положения договора, который будет подписан 12 августа 1970 года.

Когда министр хотел уговорить себя, что он все же не поступился своей позицией, он нередко прибегал к подобным уловкам. Так он поступал несколько раз и при выработке четырехстороннего соглашения. Только обычно это мало что давало для реальной политики после подписания документа. В случае с письмом о германском единстве наша позиция была изначально дырявой: текст письма Бар вырабатывал вместе с Фалиным, и отрицать этого мы не могли. Ежели же мы с самого начала не хотели получать этого письма, то зачем было разрешать Фалину участвовать в его составлении и согласовывать с Баром процедуру его передачи?

Вся эта страусиная политика немедленно вылезла наружу, как только началась ратификация Московского договора. При докладе на заседании комиссий по иностранным делам Совета Союза и Совета Национальностей А. А. Громыко на вопрос одного из депутатов по поводу письма о немецком единстве дал ответ, что оно нас ни к чему не обязывает.

Затем события развивались так. При обсуждении в бундестаге возник вопрос: было ли доведено до сведения Верховного Совета СССР письмо о немецком единстве? Бундестаг получил на это от нас официальный утвердительный ответ. Но Бар вместе с МИД ФРГ на этом не успокоился. Он попросил передать для сведения депутатов официальную стенограмму рассмотрения Московского договора комиссиями Верховного Совета СССР. Если бы в этой стенограмме присутствовало заявление А. А. Громыко о том, что письмо о немецком единстве нас ни к чему не обязывает, то Фалин предрекал неизбежный скандал.

А. А. Громыко в конце концов дал согласие исключить из стенограммы свое заявление и считать, что его как бы и вовсе не было.

Помню хорошо тот день, когда закончились переговоры с ФРГ и был назначен приезд в Москву делегации ФРГ для подписания Московского договора.

А. А. Громыко созвал широкое заседание коллегии. Был он в приподнятом настроении. Сообщил о завершении работы, подробно, статью за статьей, проанализировал и договор, и заявление о намерениях и сделал вывод, что ФРГ уступила нам практически по всем пунктам. Мы же ей «ничего не дали», есть, конечно, мелкие огрехи, которые западные немцы попробуют толковать на свой лад, но ничего у них из этого не получится. Главное же заключается в том, что ФРГ признала, наконец, окончательный характер границ в послевоенной Европе, включая границу между ГДР и ФРГ по Эльбе и линию Одер — Нейсе. Немецкий реваншизм «загнан в гроб», на который «поставлена крышка». Наши последующие шаги должны состоять в том, чтобы привинтить эту крышку как можно крепче. Московский договор пропахал глубокую борозду в центре Европы и тем самым открыл новые горизонты строительства европейской безопасности и сотрудничества с ФРГ. Этот тезис А. А. Громыко неоднократно развивал затем в своих публичных выступлениях. Особенно ему нравилось повторять его на торжественных обедах в честь Геншера.

Московский договор был расценен как крупная победа нашей дипломатии, поворотный пункт в дальнейшем развитии международной обстановки в Европе и в мире в целом. Он был подписан в торжественной обстановке в Екатерининском зале Кремлевского дворца, после чего началась длинная череда контактов непосредственно между Л. И. Брежневым и В. Брандтом. Послание следовало за посланием. Встреча за встречей.