Сотрудничество с этим послом складывалось непросто: еще от сталинских лет он унаследовал крайне беспорядочный образ жизни. Он устраивал поздние вечерние совещания, что-то писал по ночам, спал до 11–12 часов дня, в обеденное время появлялся в посольстве и непременно опять желал совещаться, бумаги, особенно длинные, читать и править не любил, телевизор смотреть не мог, так как ему хотелось не слушать диктора, а тут же излагать свои мысли по затрагиваемой теме. Разумеется, телевизор не был для этого подходящим собеседником. Вообще он все время нуждался в общении с людьми, ему нужны были слушатели, аудитория, на которой он «обкатывал» то и дело какие-то свои мысли. Зачастую поначалу и мысли-то нельзя было распознать, но постепенно прояснялось, к чему клонит В. С. Семенов, какие уязвимые стороны своей затеи хочет еще и еще раз проверить. Все это занимало массу времени и даже порой раздражало руководящий состав посольства, вынужденный часами выслушивать, скажем, записи разговоров посла с теми или иными руководящими товарищами во время очередной его поездки в Москву и вместе с ним гадать, нет ли какого-либо скрытого смысла, «указания» за этими высказываниями Б. Н. Пономарева или Л. М. Замятина. Ну и, конечно, полная беда наступала, когда посол садился на своего любимого конька — происхождение жизни на земле. По этой теме он почитал себя великим специалистом. Мы к его рассуждениям по этому вопросу помаленьку привыкли, но дипломатический корпус — нет.
Г. Шмидт В. С. Семенова недолюбливал. Сам большой охотник до всякого рода поучений и претендент в эксперты по меньшей мере в области экономики, финансов, военного дела, он с насмешкой воспринимал всякого рода многозначительные «философские» высказывания нашего посла, до которых тот был великий охотник, если не знал, какую ему занять позицию по тому или иному вопросу. Шмидт, как нам сообщали, даже приглашал под видом сотрудников ведомства федерального канцлера на беседы с Семеновым врачей-психиатров, чтобы составить себе суждение о состоянии своего собеседника. Они якобы давали заключения о признаках склероза и старческого маразма. Это во всяком случае то и дело подкидывалось нам по каналам разведки. Шмидт, правда, при этом просчитался в одном: о каком старческом маразме Семенова могла идти речь, когда у власти в стране находились люди типа Брежнева и Черненко? Семенов был на I фоне этой компании бодрым юношей с ясной головой и быстрым умом.
Работа в Бонне оказалась много интереснее, чем я ожидал. Да и сам Бонн с течением времени обнаруживал свое очарование. Когда же мне хотелось окунуться в атмосферу большого города, я ездил в Кельн или в Дюссельдорф. Реже приходилось бывать в других крупных городах — Мюнхене, Гамбурге, Франкфурте. В длительные командировки по стране посол предпочитал ездить сам, так что в первый заезд мне удалось посмотреть в ФРГ не очень много.
ФРГ на глазах становилась действительно европейской державой, обретала «светский блеск». У нее появилась собственная политика на Ближнем Востоке, в Африке, в странах Тихого океана. Правда, на первых порах было больше разговору о политике, чем самой политики. Пока еще политика ФРГ в значительной мере оставалась переводом с американского на немецкий! Но чувствовался просыпающийся интерес, вкус к мировым проблемам, стремление к большей самостоятельности.
Положение второго лица в посольстве сверхдержавы, которой был тогда Советский Союз, давало самые широкие возможности для контактов. Я обзавелся многими интересными знакомыми; некоторые из них потом превратились в добрых друзей. О всех написать невозможно, но об одном не могу не сказать.
Это был Нестор немецкого либерального движения, член правления СвДП Виллиам Борм. Участник первой мировой войны, затем активный рейхсверовец, владелец крупных машиностроительных заводов, Борм после войны за какие-то грехи попал в тюрьму в советской зоне оккупации Германии и отсидел там немало лет. В свое время в Западном Берлине расклеивали его предвыборные плакаты: «Семь лет в коммунистическом концлагере и по-прежнему не сломлен — Виллиам Борм».
Борм относился к числу не ловких, не хитрых, не прожженных, а прежде всего думающих политиков. Он, конечно, умел быть и ловок и хитер, и обладал большим опытом жизни. Любил говорить, что всех «этих мальчишек», ныне находящихся у власти, насквозь видит, так как они еще на свет не родились, когда он обучался кавалерийским атакам с пикой наперевес, а в решающие моменты немецкой истории они ходили в коротких штанишках. Они еще не обрели достаточной внутренней свободы, жизненного опыта и мужества, чтобы самим думать. Умеют хитрить, но не умеют понимать жизнь. Эти «отеческие» комплименты Борм отвешивал в адрес многих «великих людей» ФРГ, включая председателя своей партии Г.-Д. Геншера, с которым у Борма были сложные отношения.