Время и случай

В. Г. Комплектов и Г. М. Корниенко мыслили синхронно, вернее, Комплектов обычно был хорошо осведомлен о том, что думает первый заместитель министра. Они давно и тесно сотрудничали. Тем не менее я решил задать тот же вопрос Георгию Марковичу. Было ясно, что не договоримся мы на этих позициях с американцами. Так к чему же будем вести дело? На что мне склонять Нитце?

Георгий Маркович, как мне показалось, искренне удивился. С какой стати я решил, что Нитце будет искать договоренности?

Хоть я и был смущен этим вопросом, но настаивал на своем. Нитце — глава делегации, человек многоопытный и с именем, честолюбивый. Хотя бы по этой причине он должен попытаться поискать компромисс. Взяться за переговоры, заранее обреченные на провал, может чиновник. Но зачем это знаменитому Нитце, который специально вернулся с пенсии, чтобы поехать в Женеву? Председательствовать при провале переговоров — всегда невелика честь.

Г. М. Корниенко, услышав эти мои рассуждения, расстроился. Человек вежливый, он не стал меня ругать напрямик, но все же сказал, что мне надо бы отрешиться от такого «наивного подхода». Нитце сделает то, что ему будет поручено. Человеческие его качества хорошо известны. В позиции администрации Рейгана нет ни малейшего признака, что она заинтересована в договоренности с нами. Из этого и следует исходить, а не строить воздушные замки.

— Так к чему же мы придем? — спросил я.

— Не знаю, — хитро улыбнулся Корниенко. — Скорее всего, они разместят свои ракеты. Вот тогда, может быть, начнем подравнивать «потолки» с обеих сторон и на том договоримся.

«И разделим с американцами вину за новый виток гонки ядерных вооружений в Европе», — подумал я, но ничего не сказал вслух.

В этот момент у меня закралось подозрение, что не случайно в наши директивы так не хотели вписывать пункт, разрешающий делегации контакты с общественностью, парламентариями, печатью.

Г. М. Корниенко не раз выражал сомнение по поводу, несет ли нам какие-либо политические выгоды антиядерное движение, разворачивающееся в Европе, и стоит ли нам уделять ему особое внимание. Правда, на своей точке зрения он не настаивал, понимая, что встретит сопротивление со стороны Международного отдела ЦК КПСС, возлагавшего большие надежды на вывод из изоляции компартий многих западноевропейских стран на основе активного взаимодействия с антиракетными группировками всех политических окрасок. Однако его позиция имела логику: если ориентироваться на неизбежное размещение американских ракет, а затем на договоренность с США, легализующую это размещение, то слишком ангажироваться перед европейцами, поднявшими крик против такой перспективы, не стоило.

Перед началом переговоров я жадно читал политическую и военную литературу по ядерной тематике, благо тогда книжки и статьи на эту тему выходили одна за одной. У нас, как всегда, писалось мало ввиду «секретности». Зато западной литературы было предостаточно. Помогали и беседы с немецкими учеными, занимавшимися этой проблемой.

Она (эта проблема) имела как бы два измерения. Первое — разумное, человеческое. Люди открыли в XX столетии новый, практически неисчерпаемый источник энергии. В соответствии со своими традициями они сразу же обратили это открытие на военные цели, то есть применили его в борьбе за власть, влияние, господство над себе подобными. Первые атомные бомбы были применены против гражданского населения в Хиросиме и Нагасаки, чтобы угрозой геноцида поставить на колени японскую армию, с которой никак не могла сладить с помощью обычных средств армия США.

К счастью, Америка недолго оставалась монополистом ядерного оружия. Секретом атомной бомбы овладел вскоре и Советский Союз. В результате из инструмента ведения войны ядерное оружие превратилось в средство взаимного сдерживания и окончательно утвердилось, как таковое, после создания межконтинентальных ракет. Система, американских средств передового базирования на этом этапе в значительной мере утратила свой смысл, так как США стали уязвимы для ядерного удара. Эпоха «крепости Америки», скрытой за двумя океанами от остального мира, ушла в небытие.