Время и случай

Министр поддержал мою первую спонтанную реакцию в беседе с Геншером по этому вопросу. Активно требовал ликвидации немецких «Першинг-1 А» и наш Генштаб. В августе 1987 года Шеварднадзе отправил меня с личным посланием к Геншеру, который в тот момент проводил отпуск на вилле своих друзей в районе Ниццы. Мы проговорили несколько часов, причем должен отметить, что. Геншер подошел к этому делу с весьма конструктивных позиций. И он был абсолютно прав. ФРГ было никак не с руки становиться препятствием на пути к достижению крупнейшего в истории разоружения решения о ликвидации целого класса ядерных ракет. Он, правда, ничего прямо не пообещал, но просил передать Шеварднадзе, чтобы тот приготовил самый изысканный обед к предстоящей их встрече на сессии Генассамблеи в Нью-Йорке. Было ясно, что Геншер считал предопределенным положительное решение этого достаточно деликатного вопроса правительством ФРГ.

Другим исключением из моего «воздержания» от дальнейших занятий разоружением были мои поездки в Прагу и Будапешт осенью 1990 года. Тогда перед окончательной договоренностью о сокращении обычных вооружений в Вене надо было разделить между странами Варшавского договора причитавшуюся им по соглашениям квоту вооружений по танкам, артиллерии, самолетам, ударным вертолетам, БМП, определить, у кого сколько будет таких вооружений в боевых частях и на складском хранении, учесть ограничения для вооружений, размещавшихся на флангах. В основу дележа должны были быть положены договоренности, достигнутые незадолго до этого во время встречи Шеварднадзе с Бейкером в США. Их законность, однако, оспаривал Генштаб. Военные полагали, что наш министр действовал в превышение полномочий. Сопровождавшие министра в этой поездке наши ведущие разоруженцы попрятались по углам — одни заболели, другие делали вид, что вообще не знают, о чем договорился наш министр с Бейкером, но все дружно утверждали, что договариваться с союзниками надо Квицинскому, так как он отвечает за дела в Варшавском договоре. После этого я должен был принять участие в достаточно неприятных разговорах с союзниками. Добавьте к этому, что наши военные имели указание своего начальства договоренности Шеварднадзе игнорировать. В конце концов мы вместе с заместителем начальника Генштаба Б. А. Омеличевым подписали соответствующий протокол, утвержденный впоследствии Кабинетом министров СССР.

Что же дала, однако, Женева в гот период, когда мне довелось быть там участником переговоров? Вопрос этот надо задать, гак как за те годы там ничего не было подписано. Если говорить по большому счету, действительных переговоров там не велось, вместо переговоров был обмен аргументами. Конечно, временами возникали предпосылки для договоренности. Когда участники переговоров годами ищут решения, варианты таких решений не могут не рождаться. Я постарался рассказать об этом и показать, как это происходило, на примерах бесед с Нитце и Кампельманом. Но ситуация в советско-американских отношениях была в тот период такова, что эти возможности не просто оставались невостребованными, но и активно отвергались то Москвой, то Вашингтоном, то обоими вместе. Перелом стал возможен только после решительных перемен в политике Советского Союза. Перемены в позиции США, во всяком случае сколько-нибудь сопоставимой с нашей, так и не было.

Значило ли это, что переговоры были бессмысленными? Думаю, что нет. Такие переговоры важны: партнеры-противники остаются все время в тесной сцепке друг с другом, чувствуют настроения, намерения, логику поведения другой стороны по вопросам, от которых зависит благополучие и само существование их народов. Не будь этого постоянного контакта, кто знает, чем бы закончилось до предела обострившееся в тот период противостояние СССР и США.

Берусь утверждать также, что спор о ракетах средней дальности, драматический разрыв переговоров в Женеве в 1983 году, страсти, разгоревшиеся вокруг вопроса о смысле дальнейшей гонки вооружений, привели к глубоким политическим переменам в Европе и во всем мире. Согласие внутри противостоящих друг другу группировок подверглось сокрушительной эрозии, за борт полетели многие казавшиеся ранее непререкаемыми истины, появился тезис о необходимости нового политического мышления, внешняя политика выплеснулась из тиши министерских кабинетов и генеральных штабов на улицу. После разрыва женевских переговоров мудрая «Нойе Цюрхер Цайтунг» написала в одной из своих передовых статей, что мы еще пока не в состоянии оценить, все последствия случившегося для дальнейшего развития обстановки в Европе и в мире. Газета, правда, беспокоилась о состоянии прежде всего западного мира, но наиболее разительные перемены, как оказалось, назревали у нас.