Время изоляции, 1951–2000 гг.

Сама эта вещь по её страшному физическому ощущению бесприютности, жизни без опоры, без идеала, без надежды, жизни приспособления, жизни выживания – она не имеет, конечно, себе равных. Она вся выдержана вот в этом колорите сырой глины, по которой герою приходится мытариться. Подобное мучительное описание мытарств, пожалуй, встречается ещё только в прозе Пелевина, в его «Девятом сне Веры Павловны» или в «Вестях из Непала». Это ощущение страшно бесприютной, бесчеловечной жизни. Но сила Шарова в том, что он нашёл синтетический жанр, он сумел написать не совсем сказку и не совсем реалистическую прозу. Он нашёл именно этот синтез – очень свойственную тогдашнему Советскому Союзу полусказку, ощущение как бы уже инобытия. Я вам должен сказать, что это ощущение тогда было – в 1984 году небытием или инобытием сквозило уже отовсюду. На грани 1985 года все жили в как бы посмертной реальности, потому что прежняя реальность истончилась, сквозь неё уже повевали потусторонние ветерки, и это у Шарова очень чувствовалось: ты поедешь за телевизором, а попадёшь на тот свет и этого не заметишь. И когда я это читаю, я понимаю, что и

вся русская проза стояла тогда на пороге огромного качественного скачка. Социальная литература тогда не существовала, а начиналась сильная фантастика, начиналась сильная альтернативная история, у людей появлялись какие-то новые небывалые жанры и догадки. И вот Шаров умер на пороге свободы, умер, до неё не дожив. Потом долгое время его не перепечатывали, сейчас его проза активно возвращается к читателю. Возвращаются, например, замечательные «Старые рукописи», переизданные совсем недавно. Как они тогда пробились в печать, представить невозможно. Но его фантастическая проза выходила в таких мягкообложечных разноцветных сборничках фантастики, куда иногда попадали замечательные тексты. И знатоки их знали и любили.

Вот эти «Старые рукописи» – безумно актуальная сегодня вещь. Там герой, учёный, изобрёл способ подслушивать мысли животных и решил начать с того, чтобы подслушать мысли щуки. Щука совсем молодая, она ещё недавний малёк. И учёный подслушивает её мысли, а мысль у неё оказывается одна – «я хочу съесть карася, я хочу съесть карася». Ему это довольно быстро надоедает, он думает, ладно, подслушаю я мысли старой щуки, может быть, она умная, может, она помудрела, может, она подобрела с годами. И он включает и слышит повторяемое с дикой скоростью: «Я хочу съесть карася, я хочу съесть карася». Щука не думает ничего другого – на эту тему у Шарова не было никаких иллюзий. Именно поэтому его так полезно читать и перечитывать сегодня.

Шаров всегда был и будет любимым, хотя и печальным, другом детей. Я всем рекомендую его волшебную, замечательную книгу «Волшебники приходят к людям. Книгу о сказке и сказочниках». Я думаю, что ничего глубже, добрее и печальнее о сказке, да и о жизни, в восьмидесятые годы написано не было. И эта книжка с волшебными иллюстрациями Ники Гольц была для нас ещё одной энциклопедией, ещё одним обещанием другой реальности. А собственно, только этим и должна заниматься литература.

Валентин Распутин

«Пожар»,

1985 год

В 1985 году Валентин Распутин после долгого перерыва написал повесть «Пожар». До этого он почти десять лет не писал повестей, публиковал небольшие рассказы и публицистику – она стала одним из главных признаков не то чтобы перестройки, перестройки никакой ещё не было, но главным признаком масштабного неблагополучия и его осознания: уж если Распутин заговорил, а заговорил он всё-таки уже сорванным голосом, значит, дело действительно подошло к роковому рубежу.