Время изоляции, 1951–2000 гг.

«Дети Арбата», конечно, имеют достаточно серьёзные достоинства, но и упрёки в некоторой суконности языка отбросить невозможно. Да, она написана, пожалуй, стандартизовано, в ней действительно не хватает той яркой речевой игры и того психологизма, на который Рыбаков вполне был способен, – даже Крош, который говорит у него резко индивидуализированным языком, выходит психологически глубже и объёмнее, чем большинство героев «Детей Арбата». Но рискну сказать вещь, которая, может быть, у многих читателей Рыбакова вызовет несогласие: он себе художественных целей в этом романе не ставил. Гораздо художественнее и лучше написано его продолжение, прежде всего, конечно, «Страх», повествующий об эпохе Большого Террора – вот там он достигает колоссальной выразительности. И военная часть, «Прах и пепел», написана, может быть, не хуже, чем астафьевский роман «Прокляты и убиты», но в «Прокляты и убиты» были сказаны такие вещи, что они отодвинули всю остальную военную литературу, отменили всю остальную прозу. Я хорошо помню, как мне Василь Быков говорил: «Петрович вспомнил всё, что я всю жизнь пытался забыть. Я это изгонял из памяти, а он это вытащил». Но последняя часть тетралогии Рыбакова всё-таки написана ничуть не хуже, а во многих отношениях и лучше, чем «Дети Арбата». Художественной задачи в «Детях Арбата» нет. Скажу больше, нет там и антисталинской программы, потому что со Сталиным всё было понятно. Это сейчас можно спорить, был ли он эффективным менеджером, отцом нации, великим полководцем или был абсолютным ничтожеством, которое уничтожало всё, до чего могло дотянуться. Для людей, которые при Сталине жили, для людей, которые помнили XX съезд и XVII съезд, как помнил их Рыбаков, этого вопроса не было, им всё было понятно. Надо было 20 лет оболванивать страну и заставлять её забыть азбуку для того, чтобы сегодня были возможны какие-то споры о Сталине. Для Рыбакова с этой фигурой всё понятно. Кстати говоря, знаменитая мысль: нет человека – нет проблемы

, которая у него приписана Сталину, она, конечно, придумана самим Рыбаковым, но восходит она к старой чекистской поговорке

: нету тела – нету дела

. Поэтому и эту его заслугу я не считаю основополагающей. А важно было другое: этот роман был написан о поколении 30-х годов, поколении, которое было в огромной степени выбито, поколении, которому было либо 5–6 лет на момент Октябрьской революции, либо год-полтора, то есть это поколение примерно рождения 1910–1920 годов. Частью это комиссарские дети или, как в романе Рыбакова, комиссарские племянники. Частью это прямые потомки революционеров-подпольщиков. Это люди, которые выросли, были сформированы в 20-е годы новой передовой и небывалой советской педагогикой, во многих отношениях экспериментальной, это ученики МОПШКи и ШКИДы, это воспитанники Сороки-Росинского и Блонского, это люди, которые выросли в первые годы советского утопического проекта. Сейчас принято говорить, что советского модернизма нет, говорят об этом люди, которые о советском модернизме очень мало знают, но в том-то всё и дело, что сохранились записки тех самых людей, очень немногочисленно уцелевших. Например, рыбаковского сверстника Александра Шарова, который написал о своём детстве и отрочестве в повести «О десяти ошибках», или, например, воспоминания Вадима Шефнера, который написал «Счастливого неудачника», и в этом же ряду находятся, конечно, воспоминания Рыбакова.