Время мира

Внутри страны перемены в ориентации власти имели свое значение. Бургомистры, эшевены отстранялись, заменялись; отсюда проистекала известная мобильность внутри привилегированного класса, своего рода ротация среди носителей политической власти. Но в своей совокупности господствующий класс оставался на месте, одерживала ли верх Голландия или принц Оранский. Как отметил Э. Коссман¹¹³, «принцы Оранские редко проявляли волю и никогда способность упразднить голландскую плутократию». Несомненно, потому, как предположил другой историк, что «в конечном счете они сами были аристократами и защитниками существующего порядка»¹¹⁴. Быть может, также и потому, что противостоять Голландии они могли лишь до определенной степени, что их интервенционистская внешняя политика побуждала их не ставить под вопрос внутренний порядок и устои общества. «Когда принц Оранский, став королем Англии, впервые возвратился в Гаагу, Генеральные штаты велели спросить его, желает ли он быть принят в их собрании как король Английский или же как адмирал и генерал-капитан Союза. Он ответствовал, что, сохранив с великим удовольствием те должности, кои он и предшественники его имели в Республике, он желал бы быть принят именно в том звании, каковое они ему дали. И в самом деле, он продолжал занимать обычное свое место в собрании Генеральных штатов, за исключением того, что вместо кресла, подобного креслу председателя, занимавшегося им ранее, ему дали кресло более высокое, на котором вышиты гербы королевства Великобритании»¹¹⁵

. Это деталь протокола, но в конечном счете разве уважение к институтам не было в первую голову защитой нидерландской олигархии? В XVIII в. последняя даже не раз будет усматривать в существовании и деятельности статхаудерства гарантию сохранения социального порядка.

Коротко говоря, этот привилегированный класс помещался в центре всей политической системы. Тем не менее определить его не просто. Как и институты, которые поддерживали его и которые он вдохновлял, этот класс уходил своими корнями в давние времена, к владевшей должностями эшевенов «буржуазии» эпохи бургундского и испанского владычества. Долгая, с 1572 по 1609 г., война за Независимость обеспечила первенство этой буржуазии; она разорила дворянство в большинстве провинций, а реформатская церковь, невзирая на религиозный кризис 1618–1619 гг., осталась подчинена провинциальным и городским властям. Наконец, «Революция» освятила могущество класса регентов, т. е. политической элиты, которая в каждом городе и в каждой провинции удерживала важные должности и практически обладала неограниченной властью в делах фискальных, судебных, в локальной экономической деятельности.

Регенты эти образовывали особую группу над деловой буржуазией, которая в эту группу не могла проникнуть по своему желанию. Но должности, которые они занимали, почти что не кормили своих носителей, жалованье было смехотворным, и это отвращало от этих должностей людей, не имевших состояния. Тем или иным способом, но регенты, разумеется, участвовали в росте богатства Соединенных Провинций. У них были связи с деловым миром; иные даже прямо происходили из него: семейства, которые обогащались, в один прекрасный день вступали в ряды на первый взгляд замкнутой политической олигархии то ли путем браков, то ли в случае кризиса власти. Эта политическая элита тем не менее образовала особую группу, своего рода патрициат. Существовало, быть может, 2 тыс. регентов, которые кооптировались, происходили из одних и тех же семейств, из одной и той же социальной среды (денег и власти), которые удерживали в своих руках разом города, провинции, Генеральные штаты, Государственный совет, Ост-Индскую компанию и были связаны с купеческим классом, которые зачастую продолжали участвовать в торговых и промышленных делах. Б. М. Влекке говорит об «олигархии» числом примерно 10 тыс. человек¹¹⁶, цифре, пожалуй, чрезмерной, если только она не охватывает членов семей.

Тем не менее на протяжении «Золотого века» регенты определенно не поддавались соблазну патрицианского высокомерия и жизни напоказ. Долгое время они умели разыгрывать роль скромных отцов семейств перед лицом населения, об обычной дерзости которого говорили современники, как и о том, сколь силен его вкус к свободе. Автор «Наслаждений Голландии

» («Délices de la Hollande», 1662) писал: «Не новость услышать, как какой-нибудь бездельник (gallefretier¹¹⁷

) в перебранке с почтенным буржуа выкрикивает такие поносные слова: я так же хорош, как и ты, хоть ты меня и богаче… и тому подобные вещи, кои трудно переварить. Но люди благоразумные достойно (accortement¹¹⁸) избегают подобных столкновений, и богатые уклоняются, как только могут, от сношений с простым народом, дабы быть более им почитаемы»¹¹⁹

.

_{Площадь Дам в Амстердаме в 1659 г. Картина Якоба ван дер Эльфта. Шантильи, Музей Конде. Фото Жиродона.}