Время мира

Этот текст еще лучше поработал бы на нас, если бы говорил что-нибудь о мотивах таких «перебранок», стычек. Ясно, однако, что в так называемом спокойном XVII в. уже существовала социальная напряженность. Деньги были средством призвать к порядку любого, но таким средством, которое следовало из осторожности скрывать. Очевидно, по склонности или же в силу инстинктивной хитрости богачи в Амстердаме долгое время довольно естественно и благодушно маскировали богатство и роскошь. «Сколь бы абсолютна ни была власть Магистрата, — замечает путеводитель 1701 г., — в нем не заметно никакой пышности, и вы видите сих знаменитых бургомистров ходящими по городу без свиты и прислуги и никоим образом не отличающимися от горожан, кои им подчинены»¹²⁰. Сам Уильям Темпл¹²¹

в 1672 г. поражался, что столь выдающиеся люди, как великий пенсионарий Голландии Ян де Витт или Михиел де Рёйтер, крупнейший флотоводец своего времени, не отличались: первый — от «самого заурядного горожанина», а второй — «от самого рядового капитана корабля». Дома на Херренграхт, улице знатных господ, не выставляют напоказ великолепных фасадов. И интерьеры в «Золотом веке» почти не знали роскоши дорогой меблировки.

Но эта скромность, эта терпимость, эта открытость начали меняться с приходом к власти в 1650 г. «республиканцев». В самом деле, с того времени олигархия взяла на себя новые и многочисленные задачи; она поддалась бюрократизации, которая прогрессировала сама собой, она больше чем наполовину отошла от дел. А затем для всего высшего голландского общества, баснословно разбогатевшего, возник сильный соблазн к роскоши. «70 лет назад, — заметил в 1771 г. Исаак де Пинто, — у самых крупных амстердамских негоциантов не было ни садов, ни загородных домов, сравнимых с теми, какими владеют ныне их посредники. Строительство и громадные затраты на содержание таких волшебных дворцов, или, вернее, таких бездонных прорв — не самое большое зло, но рассеянность и небрежность, кои порождает эта роскошь, зачастую наносят немалый ущерб в делах и в коммерции»¹²². В самом деле, в XVIII в. коммерция все более становилась второстепенной для привилегированных обладателей денег. Чрезмерно обильные капиталы уходили из нее, чтобы быть вложенными в ренты, в финансовые операции, в игры кредита. И это общество слишком богатых рантье все более замыкалось; чем дальше, тем больше оно отделялось от основной массы членов общества.

Этот разрыв в высшей степени проявлялся в области культуры. Элита в ту пору забросила национальную традицию, восприняла французское влияние, которое затопило все. Голландская живопись едва переживет смерть Рембрандта (1669 г.). Если «французское нашествие 1672 г. провалилось в военном и политическом отношениях, то оно одержало полный или почти полный успех в культурном плане»¹²³

. Как и в остальной Европе, возобладал даже французский язык, и то было еще одним средством подчеркнуть дистанцию между собой и народными массами. Уже в 1673 г. Питер де Гроот писал Абрахаму де Викефорту: «Французский существует для образованных… фламандский же — только для невежд»¹²⁴.

Налог против бедняков

Коль скоро голландское общество было тем, чем оно было, то не приходится удивляться: налоговая система щадила капитал. На первом месте среди личных налогов стоял Heere Geld — налог на слуг: 5 флоринов 16 су — за одного слугу, 10 флоринов 6 су за двоих; но за троих — 11 флоринов 12 су; за четверых — 12 флоринов 18 су; за пятерых — 14 флоринов 14 су. То есть любопытным образом убывающий налог. Подоходный тоже существовал, но кого бы он не устроил в наши дни! Он составлял 1 %, т. е. 15 флоринов с 1500 флоринов дохода, 12 флоринов с 1200… Доход ниже 300 флоринов налогом не облагался. Наконец, «те, у коих вовсе нет постоянного дохода и кои существуют лишь за счет своей торговли или профессии, каковой они занимаются, облагаются налогом сообразно доходу, какой они, как считают, могут получить от этой торговли или профессии»¹²⁵

. Имея дело с оценкой подлежащего обложению дохода, люди изыщут не один способ себя защитить. И в завершение всего, как и во Франции¹²⁶, привилегия имела здесь свое значение: не существовало прямого налога на наследство.