Время мира

Тем более, что это проявление силы английское общественное мнение, в подавляющем своем большинстве ему враждебное, делало лишь более трудным. Конечно же, Англия делала займы и до 1688 г., но краткосрочные, с высокими, нерегулярно выплачивавшимися процентами и с еще более нерегулярной уплатой заемных сумм, подчас осуществлявшейся благодаря новому займу. Короче говоря, государственный кредит был не из лучших, в особенности начиная с 1672 г., с мораториев Карла II, который не только не возвратил вовремя предоставленные банкирами деньги, но и отменил проценты по ним (впрочем, все завершилось судебным процессом). После «славной революции» и восшествия на престол Вильгельма Оранского правительство, вынужденное широко занимать деньги и успокоить заимодавцев, начало проводить в 1692 г. политику долгов долгосрочных (предлагали даже слово постоянных, perpetual), выплата процентов по которым была бы гарантирована поименно указанным фискальным поступлением. Это решение, которое по прошествии времени представляется нам как начало ловкой финансовой политики, на удивление прямолинейной, на самом деле импровизировалось в суматохе, посреди слухов и споров и под сильным давлением событий. Одно за другим были испробованы все решения: тонтины^*DJ

, пожизненные аннуитеты, лотереи и даже создание в 1694 г. Английского банка, который, напомним это, сразу же ссудил весь свой капитал государству.

Однако у английской публики эти инновации досадным образом отождествлялись с джоббингом (jobbing

), спекуляцией на акциях, и в неменьшей степени с теми иноземными приемами, какие привез в своем багаже из Голландии Вильгельм Оранский. Опасались, писал в 1713 г. Джонатан Свифт, этих «новых изобретений, коим, как полагали, король усвоивший свою политику в своей собственной стране, открыл слишком широкую дорогу» («New Notions in Government, to which the King, who had imbibed his Politics in his own Country, was thought to give too much way»). Голландское представление, будто «в интересах публики быть обремененной долгами», может быть, подходило для Голландии, но не для Англии, где общество и политика были все же иными ³²⁸

. Некоторые критики заходили дальше: не стремилось ли правительство своими займами обеспечить себе поддержку подписчиков, а еще более — тех фирм, что обеспечивали успех этих операций? И потом, разве такая возможность легко инвестировать капиталы под процент, более высокий, нежели процент, установленный законом, не создавала громадной конкуренции естественному кредиту, который оживлял английскую экономику, особенно постоянно расширявшуюся торговлю? Сам Дефо сожалел в 1720 г. о тех временах, когда «не было ни дутых предприятий, ни спекуляции на акциях… ни лотерей, ни капиталов, ни аннуитетов, ни покупки корабельных обязательств и государственных облигаций, ни находящихся в обращении билетов казначейства» («there were по bubbles, по stock-jobbing…, по lotteries, по funds, по annuities, по buying of navy-bills and public securities, no circulating exchequer bills»), когда все деньги королевства текли широкой торговой рекой без того, чтобы что-то отклоняло обычное ее течение³²⁹

. Что же до утверждений, будто государство делает займы, чтобы не слишком обременять своих подданных налогами, то это же насмешка! Всякий новый заем» заставлял создавать новый сбор, новый доход, дабы гарантировать выплату процента.

_{Кофейня (Coffee House) в Лондоне около 1700 г. Иллюстрация из книги «Life and Work of the People of England». Британский музей.}