Время мира

Нет никакого сомнения: наблюдался взлет (take-off) Шотландии. Около 1800 г. один автор писал: «Если бы Шотландия не процветала, Глазго не вырос бы столь значительно, как это с ним произошло, городская стена Эдинбурга не удлинилась бы вдвое за тридцать лет, и там не строили бы ныне совершенно новый город, коего сооружением занято около десяти тысяч иностранных рабочих»

³¹³. Такая эволюция, столь отличная от ирландской модели, о которой мы еще будем говорить, была ли она обязана своим возникновением простому стечению обстоятельств? Или инициативе и опытности шотландских купцов? Или тому факту, подчеркиваемому Смаутом, что демографический рост в Шотландии, по крайней мере на Равнинах, был умеренным и не сгладил, как это произошло в стольких современных развивающихся странах, выгоды роста экономического? Вне сомнения, всему этому одновременно. Но разве не следует подумать также о том, что Шотландия не наталкивалась, как Ирландия, на вошедшую в плоть и кровь враждебность Англии? О том, что Шотландия не была целиком кельтской, что в самой богатой ее области, на Равнинах, низколежащих землях, протянувшихся от Глазго до Эдинбурга, давно говорили по-английски, какой бы ни была действительная причина такой англизации. У англичанина могло складываться впечатление, что он находится там дома. Напротив, Нагорья (Highlands

) говорили по-гэльски (на крайнем севере есть даже район, где сохранился норвежский диалект). Однако не вызывает сомнения, что экономический рост Шотландии лишь подчеркнул разрыв между нагорьями и равниной. Можно было бы сказать, что граница, что отделяла в XVII в. все более и более богатую Англию от относительно бедневшей Шотландии, граница эта в некотором роде переместилась с англо-шотландской границы к границе Нагорий.

В Ирландии положение было весьма отличным: в XII в. Англия обосновалась внутри Пэйла (Pale)

³¹⁴, как позднее обосновывалась в своих американских колониях. Ирландец был ее врагом, туземцем, которого презирали и одновременно боялись. Отсюда и отсутствие взаимопонимания, бесцеремонность и множество жестокостей, мрачный итог которых незачем более подводить: английские историки проделали это ясно и честно³¹⁵

. Несомненно, говорит один из них, «ирландцы наряду с неграми, продаваемыми как рабы, были главными жертвами системы, которая обеспечила Великобритании ее мировое господство»³¹⁶.

Но то, что нас здесь интересует, — это не колонизация Ольстера и не «фарс» с так называемым ирландским правительством, учрежденным в Дублине (к тому же фикция такого правительства будет в 1801 г. уничтожена присоединением ирландского парламента к парламенту в Лондоне), а подчинение Ирландии английскому рынку, то полнейшее подчинение, которое сделало из торговли с Ирландией «на всем протяжении XVIII в…. самую важную отрасль английских торговых операций за морем»³¹⁷. Эксплуатация организовывалась с опорой на поместья англо-ирландцев, протестантов по вероисповеданию, которые конфисковали к своей выгоде больше трех четвертей ирландской земли. Из дохода в четыре миллиона фунтов сельская Ирландия выплачивала отсутствующим собственникам ежегодную повинность порядка 800 тыс. фунтов; еще до завершения XVIII в. эта сумма достигнет миллиона. В таких условиях ирландское крестьянство было доведено до нищеты, тем более что его подтачивал демографический подъем.