Время наступает

Весь день Иезекия не находил себе места. Он придумывал многочисленные способы расправы с мерзавцем, похитившим и растоптавшим его счастье. Описанные в Священной книге методы побиения камнями или сожжения казались ему чересчур мягкими, и картины мести, которые он лелеял в своем уме, хоть на самую малость смягчали боль его ран. Вначале он хотел поставить нубийцев у входа в комнату дочери, но быстро сообразил: если свидание не состоится в эту ночь, то произойдет в другую. И кто знает, удастся ли ему перехватить новую записку.

«Моя дочь – блудница! – с ужасом вслушиваясь в эти слова, бормотал себе под нос Иезекия. – Доброму имени и высокому званию жены первейшего из эбореев она предпочла низкий жребий развратной блудодейки, продающей тело всякому, кто пожелает купить!» Эта мысль жгла его, точно укус скорпиона. Сотни, тысячи скорпионов.

Когда стемнело, он сказал, что идет посоветоваться к одному из родичей, и затаился близ дома, стараясь держать в поле зрения и вход в лавку, и каменную ограду сада, за которой впервые увидел совратителя его ненаглядной Сусанны.

Время тянулось, точно кто-то медленно и старательно вытягивал жилы из бедного Иезекии. Он устал прятаться, устал переминаться с ноги на ногу, вглядываясь в ночную темень. «А если так придется стоять всю ночь? – вдруг подумалось ему. – Что, если Сусанна догадалась?» Нет, с чего бы? Он был осторожен, ничем себя не выдал!

Холодно-бледный лик Сина кривой усмешкой висел над Вавилоном. «А может, даст Бог, она не пойдет», – в который раз подумалось Иезекии. Но тут вдали раздался тихий цокот ослиных копыт. Человек, ведущий в поводу ослика, привычно остановился у стены, там, где с нее свисали плети виноградной лозы, и, сложив руки у губ, закричал встревоженной ночной птицей. Спустя несколько ударов сердца Иезекия увидел тонкую изящную фигурку. Из-под накинутого плаща в лунном свете золотом блеснуло платье… «О горе мне, горе! – прошептал Иезекия, впиваясь ногтями в лицо. – Не я ли подарил тебе драгоценный этот наряд, мечтая, как предстанешь ты в нем пред Даниилом».

Между тем девушка ловко уселась на ослика, и провожатый, только и ждавший этого, повел животное в поводу прочь от ворот Иштар.

Выждав немного, Иезекия устремился за ними, прячась за выступами домов и деревьями. Он бежал вслед, стараясь не отставать.

«Сейчас, сейчас все раскроется», – тяжело дыша, твердил себе разъяренный отец. Неожиданно провожатый остановил ослика у какой-то стены. Иезекия замер в отдалении, переводя дух. Уже давно ему не приходилось ходить так быстро и так далеко. Он огляделся, утирая пот и стараясь понять, куда же привела его похоть падшей дочери. Да ведь это же дворец Первосвященника! Новое открытие ожгло его еще сильнее прежнего. Быть может, он и смог бы, смирив разбитое сердце, уняв слезы, понять и простить голос плоти. Но путаться с каким-то прислужником Мардука?! Ей, эборейке хорошего рода?!

Не ведая ничего о мыслях, терзавших душу Иезекии бен Эзры, девушка ловко спешилась, подошла к зарослям плюща, увивавшего стену, и скрылась за ними в одно мгновение.

«Так вот оно как!» Кровь прилила к голове взбешенного отца. Со всех ног он бросился к убежищу любовников, сжимая кулаки. Из-за густой листвы послышался томный вздох. Иезекия рывком отодвинул листву естественной занавеси. В зыбком свете масляной лампы виднелись сплетенные в жарком объятии тела. «Ага!» – грозно закричал он. В этот миг что-то тяжелое обрушилось ему на затылок. Колени бен Эзры подогнулись сами собой, и свет померк в очах.

ГЛАВА 16

Если ты взял оружие в руки – будь беспощаден к себе и терпим к врагам.

Септимий Север

«…И приходили к нему люди, и просили: „Даниил, скажи нам о Боге“, – и говорил он о Боге».

Амердат с любовью взглянул на выведенную строку и начал старательно украшать рисунком начало повествования. Всю свою долгую жизнь Амердат записывал происходящее новомодными финикийскими буквицами, не слишком задумываясь над тем, кто и когда станет читать его труд. Господь наградил его невиданной мудростью и памятью, нимало не идущей на убыль с годами. Он помнил все, что видел, что слышал, что и кому говорил. Он помнил лица, жесты, даже кто и во что был одет годы и годы тому назад. Иногда ему казалось, что он помнит еще что-то. Амердат даже сам толком не мог сказать что. Это неуловимое видение будто стояло у него за плечом, неразличимое обычным глазом, так что порою и не понятно было, наяву это все происходило или пригрезилось.

Там, в непроглядном тумане, старец угадывал иной мир, в котором не было Вавилона, не было Валтасара, да и вообще никого из известных ему людей. Отгоняя наваждение, Амердат провел рукою по гладко вылощенному пергаменту. «Бог есть Творец! – выводил он запечатленные в памяти слова. – И все было в Боге, и ничего не есть вне Его». Картина перед глазами Амердата предстала вновь со всей возможной живостью, точно опять перенесся он в шатер царского советника.