Время прощаться

Когда я встречаю фому неверующего — и надо признаться, что такие слетаются на меня как пчелы на мед, — я привожу в пример Томаса Эдисона. На этой планете не найдется ни одного человека, который стал бы отрицать, что это воплощение настоящего ученого. Математический ум позволил ему изобрести фотографию, электрическую лампочку, кинокамеру и проектор. Мы знаем, что Эдисон был вольнодумцем, который заявил, что нет никакого высшего разума. Нам известно, что он владел 1093 патентами. А еще мы знаем, что перед смертью он занимался изобретением машины, которая умеет общаться с мертвыми.

Время промышленного переворота стало и временем расцвета спиритизма. Приверженность технике не мешала Эдисону увлекаться метафизикой. Он считал, что если медиумы во время спиритических сеансов могут общаться с потусторонним миром, то почему бы не делать это с помощью выверенного с величайшей точностью прибора?

Он мало распространялся о разрабатываемых изобретениях. Может, он боялся, что украдут его идею, а возможно, не сумел решить какие-то чисто технические задачи. Он поведал научно-популярному журналу «Сайентифик американ», что прибор будет «работать как клапан» — это означает, что малейшее движение по ту сторону вызовет замыкание каких-то проводков по эту, а затем раздастся звонок или появятся какие-либо другие доказательства существования духа.

Могу ли я утверждать, что Эдисон верил в загробную жизнь? Знаете, хотя часто цитируют его слова о том, что жизнь не подвержена разрушению, мне лично он об этом не говорил.

Могу ли я утверждать, что он пытался разоблачить спиритизм? Совсем нет.

Но с такой же вероятностью можно предположить, что он хотел применить науку в той области, которую сложно измерить. Вполне вероятно, что он пытался объяснить то, чем я раньше зарабатывала себе на жизнь, представив твердые, неопровержимые доказательства.

Еще я знаю, что Эдисон верил, что мгновения между пробуждением и сном — это пелена, именно в эту секунду мы крепче всего связаны со своими высшими сущностями. Он ставил формы для выпечки на пол по обе стороны подлокотников мягкого кресла и засыпал. В каждой руке он держал большой шарикоподшипник и дремал — пока металл не ударялся о металл. Он записывал все, что видел, думал и представлял в тот момент. Эдисон очень преуспел в поддержании состояния между сном и явью.

Может быть, он пытался концентрировать свою творческую энергию. Или же наладить канал связи… с духами.

После смерти Эдисона никаких моделей или бумаг, свидетельствующих о том, что он начал работать над прибором, с помощью которого можно было бы общаться с мертвыми, найдено не было. По моему мнению, это означает одно: либо те, кто занимался наследием, были сбиты с толку его спитирическими изысканиями, либо же они не хотели, чтобы о великом ученом осталась такая память.

Однако мне кажется, что последним смеялся изобретатель. Потому что в его доме в Форт-Майерсе во Флориде на стоянке остался памятник Эдисону в полный рост. А в руке у него тот самый шарикоподшипник.

Я чувствую присутствие мужчины.

С другой стороны, если уж быть абсолютно откровенной, это может быть предвестником головной боли.

— Конечно, вы ощущаете присутствие мужчины, — говорит Верджил, комкая фольгу, в которую был завернут его хот-дог с чили. Никогда не видела, чтобы люди ели так, как ест этот человек. Первые ассоциации, которые приходят мне в голову: «гигантский кальмар» и «моющий пылесос». — Кто еще подарит цыпочке цепочку?

— Вы всегда такой грубый?

Он берет у меня жареную картошку.

— Для вас я делаю исключение.

— Вы еще не наелись? — интересуюсь я. — А если я подам «горяченькое» под названием «Я же вам говорила!»?

Верджил хмурится.

— Зачем это? Потому что вы наткнулись на драгоценность?

Прыщавый юнец в трейлере из гофрированного железа — он-то и продал нам хот-доги — наблюдает за перепалкой.

— А что вы нашли?

— Что?! — рявкаю я на него. — Никогда не видел, как люди ссорятся?

— Скорее всего, он никогда не видел людей с розовыми волосами, — бормочет Верджил.

— По крайней мере, у меня есть волосы, — замечаю я.

Видимо, я наступаю ему на мозоль. Он проводит рукой по практически лысой голове.

— Грубо.

— Не забывайте постоянно напоминать себе об этом.

Я смотрю на юного продавца хот-догов — он не сводит с нас глаз. В глубине души мне хочется верить, что он будет поглощен зрелищем человека-пылесоса, который доедает остатки моего обеда, но в голове звучит мыслишка, что, возможно, он узнал во мне бывшую знаменитость.

— Тебе не нужно наполнить бутылки кетчупом? — рявкаю я, и он отступает от окошка.

Мы сидим в парке и едим хот-доги, которые я купила после того, как Верджил понял, что у него нет ни гроша.

— Это мой отец, — говорит Дженна, жуя хот-дог с сыром тофу. Теперь цепочка висит у нее на футболке. — Это он подарил маме цепочку. Я присутствовала при этом. Я помню.

— Отлично. Ты помнишь, как мама получила булыжник на цепочке, но совершенно не помнишь того, что произошло в ночь ее исчезновения, — упрекает Верджил.