Время своих войн-1

Глава ПЯТАЯ - "СХРОНЫ"

   (центр "ОГНЕВОЙ ПОДДЕРЖКИ")

ТРЕТИЙ - "Миша-Беспредел"

   Дроздов Михаил Юрьевич, воинская специальность до 1990 - войсковой разведчик в составе спецгруппы охотников за "Першингами", в 1978-79 - проходил практическое обучение в Юго-Восточной Азии (Вьетнам, Камбоджа). Командировки в Афганистан. Был задействован в составе группы в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят). После официального роспуска группы проходил ежегодный курс переподготовки частным порядком. Штатный пулеметчик подразделения. Последние десять лет работал по контрактам в странах Африки и Азии.

   По прозвищам разных лет:

   "Миша-Беспредел", "Дрозд", "Малыш", "Мышонок", "Слон", "Экспресс", "Молотилка"...

   ВТОРОЙ - "Сашка-Снайпер"

   Сорокин Александр Алексеевич, воинская специальность до 1990 - войсковой разведчик в составе спецгруппы охотников за "Першингами", в 1978-79 - проходил практическое обучение в Юго-Восточной Азии (Вьетнам, Камбоджа). Командировки в Афганистан. Был задействован в составе группы в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят). После официального роспуска группы проходит ежегодную переподготовку в ее составе частным порядком. Штатный снайпер подразделения. Последние десять лет работал по контрактам в странах Африки и Азии.

   По прозвищам разных лет:

   "Сашка-Снайпер", "Сашка-Мороз", "Сорока", "Левша", "Левый", "Циклоп"...

   АВАТАРА (парный псимодульный портрет):

   Ульян Кабыш и и Куприян Желдак были мастерами своего дела. "Ну, ну, парень, - надевал петли на шеи Ульян, - бабы и не то терпят, а рожают..." "Обслужу по первому классу, - подводил к плахе Куприян, - и глазом не успеешь моргнуть..."

   Городок был маленький, всего одна тюрьма, и палачам было тесно. Едва Ульян доставал веревку, как за спиной уже с мрачной решимостью вырастал Куприян, остривший топор. Перебивая друг у друга работу, они перебивались с хлеба на квас, и лишь после казней позволяли в трактире штоф водки под тарелку кислых щей. Их сторонились: женщины, указав на них детям, мелко крестились, мужчины плевали вслед. "Наше дело тонкое", - ухмылялся Ульян. "Выдержка в нем, как верный глаз..." - поддакивал Куприян.

   Кто из них донес первым, осталось тайной. Но он скоро пожалел - обиженный не остался в долгу. Ульян обвинялся в измене, Куприян в хуле на Духа Святого. Клевета полилась рекой, затопляя горы бумаги, заводя следствие в тупик. Не помогли ни дыба, ни кнут - на допросах каждый стоял на своем.

   "Ну что ты, как клоп - тебя раздавили, а ты все воняешь", - твердил на очной ставке Ульян.

   "Прихлопнул бы, как таракана, - эхом отвечал Куприян, - да руки марать..."

   Но до кулаков не доходило - боялись судебных приставов, привыкнув, чтобы все было по закону.

   Разбирательство провели на скорую руку: улик не было, слово против слова, и присяжные, чтобы не упасть в грязь, решили не мелочиться, сослав обоих.

   Приговор слушали молча, не отводя глаз, и каждый радовался, что пострадал обидчик.

   Ульян был вдовый, жил с немой солдаткой, Куприян и вовсе бобыль - их было некому оплакивать, а провожали только собственные тени.

   Слухи, как птицы, и в арестантской роте им выдали одни кандалы на двоих. Громыхая, они цеплялись ногами, шипели дорогой, и только на стоянках, когда цепь размыкали, расползались по дальним углам. Скованные, вместе считали версты, кормили вшей и, когда один мочился в канаву, другой стоял рядом. "И нет ни Бога, ни черта", - думал Ульян, слушая, как скрипят сосны. "Есть одна человеческая злоба", - соглашался с ним косыми взглядами Куприян.

   Ржавчина крыла листву, кругом стояли лужи, шлепая по ним, арестанты, казалось, спугивали мокрую собаку, которая, забегая вперед, опять сворачивалась на дороге.

   Ульян был русак - круглолицый, с окладистой бородой, в которой уже била седина. Его васильковые глаза смотрели печально, медленно вращаясь по сторонам, точно не поспевали за целью. А Куприян родился чернявым, как цыган, с бойкими, наглыми глазами, которые метались по лицу, как кобель на привязи.

   "У нас то густо, то пусто, - бахвалился он на ночлегах, - бывало, приговорят к смерти купца за растрату или одичавшего от голода разбойника - и все. А рваными ноздрями да клеймами разве разживешься... Зато чуть бунт - и работы, хоть отбавляй... Тогда и в кармане звенит, и на душе легко..." Его глаза лезли из орбит, и он всем видом показывал, что у него в руках дело необычное.

   А Ульян угрюмо молчал.

   Но обоих слушали с нескрываемым ужасом.

   Хлеб делили по-братски: один разламывал, другой выбирал. Уставившись на горло, жадно провожали чужой кусок, похлебку черпали из миски по очереди, сдувая с ложки налипший гнус.

   И, как улитки, тащили на горбу свой пустой дом.