Время Волка

Теперь он каждый Новый год маялся в четырёх стенах, щёлкая пультом от телевизора в безнадёжной попытке посмотреть что-нибудь без участия собственной морды. А в тот год ему повезло, Натали плюнула на «неправильного» супруга, не желающего проводить каникулы как все приличные люди, и улетела на Бали с подругой. Счастливый Лёнька тут же сорвался в Петербург к Настасье. Но в Питере ему быстро надоело, и он приволок её к нам. Настя поначалу была явно не в восторге, но потом они вдруг спелись с Полинкой. Надо сказать, моя Поля никогда не окружала себя подружками, вообще не очень верила в женскую дружбу. А тут они вдруг сошлись, обнаружили кучу общих тем, шушукались вечерами, даже готовили вместе. Получились великолепные каникулы: мы с Лёнькой катали шары в бильярдной и пили у камина сваренный нашими девочками глинтвейн, Настасья чего-то там ворожила Поле и учила Мишельку раскладывать карты. Идиллия.

Что интересно, сколько лет мы пытались сдружить жён, ничего из этого не выходило. Между Полиной и Натали искрило так, что только гляди, чтобы не рвануло. Бывает же, когда люди абсолютно друг с другом несовместимы. Так что в итоге мы бросили эту затею, и, если Волк отмечал юбилей, Полина старалась пропустить торжество и потом поздравить его лично, лишь бы не встречаться с Натали. А Натали в свою очередь отправляла Лёню на наши семейные приёмы одного.

Много женщин я перевидал рядом с Лёнькой: и жён, и тех, кто пытался ими стать, и случайных подруг на одну ночь, и задержавшихся на месяц-другой пассий. Лёнькино отношение к ним менялось: чем старше он становился, чем больше опыта набирался, тем циничнее смотрел на спутниц, подозревая каждую в намерении залезть в его кошелёк или с его помощью попасть на сцену. А с Настасьей всё получилось иначе. Трудно было представить более непохожих друг на друга людей: хрупкая внешне, но очень сильная внутри Настя и грозный патриарх сцены Волк, которого на самом деле очень легко обидеть. Про разницу в возрасте я вообще молчу, она же ему практически внучка. А мировоззрение? Атеист, дитя советской эпохи, и ведьма, верящая в приметы и гадающая на воске? Но что-то их соединяло. Уж насколько я счастливый в семейном плане человек, и то рядом с этими двоими хотелось погреться.

Больше всего мне нравилось, что она не давала Лёне спуску, не позволяла ему себя сломать, подчинить своей воле. Господин артист же у нас привык быть центром Вселенной. Всё в мире для него и вокруг него. Он пришёл домой – бросайте все дела, бегите его кормить, обогревать, облизывать. Ему наскучило – он развернулся и ушёл спать. Или вообще уехал из дома без объяснения причин. Потом свалился, как снег на голову, заявил, что они вместе летят куда-нибудь на его гастроли. Так было с Натали да и со всеми остальными, но только не с Настасьей. Она моментально ставила его на место, пресекая любые попытки собой командовать. И Лёнька бегал на задних лапках, стараясь угодить даме. Что, признаться, очень шло на пользу его характеру.

Но по-настоящему я начал ценить Настасью, когда Лёнька заболел. Её он не посвящал, что собирается оперироваться, – больше всего боялся показаться ей старым, немощным. Да он вообще никого не посвящал, всячески стараясь скрыть предстоящую операцию и от коллег, и от журналистов. Дело было летом, артисты разъехались по курортам, кому до него какое дело? Настасья тоже привыкла, что он может не звонить по несколько недель.

Она приехала сама на второй день. Отвратительный, тяжёлый второй день. Лёнька ещё лежал в реанимации и совершенно меня не радовал скачущим сердечным ритмом и блуждающим взглядом. Я торчал около него, ломая голову, что ещё в друга влить, а главное, куда: у него и так в каждой руке было по капельнице, а подключичку ставить я не хотел – больно рискованно, проблем потом не оберёшься. Я уже материл себя, что вообще взялся за него. Будь на моём месте другой врач, да хоть бы и Петрович, второй наш ведущий кардиохирург, он бы не сомневался, какое лекарство колоть, к каким ещё мерам прибегать. И я бы не сомневался, если бы тут лежал кто другой, а не Лёнька.

В отделении, конечно, все знали, что у Карлинского какой-то особый пациент. Под дверью постоянно маячили медсёстры, на случай если понадобится помощь, но я работал и за врача, и за сестру, и за нянечку. Разве что Илья, наш анестезиолог, ещё в палату заходил. И вдруг появляется Настасья. Как она прошла через охрану внизу, через сестринский пост? Ведьма, одно слово. Бледнее обычного, растрёпанная, глаза на пол-лица. Повторюсь, никто её не предупреждал, никто ничего не говорил. На расстоянии в семьсот километров или сколько там между Петербургом и Москвой, почувствовала, что с Лёней что-то не так. Начала «смотреть», как она говорит. И примчалась.

– Борис, я хочу помочь.

Замерла в дверях. И куда только её уверенность в себе делась? Смотрит на меня растерянно, словно боится, что выгоню. Ну или испугалась, у меня-то вид был немногим лучше, чем у Лёньки. Я, вконец измотанный этим засранцем и его хреновым здоровьем, только рукой махнул: