Время возвращаться домой

 - Потому что мы время от времени теряем нашу память. Вот что вы помните о войне?

 - Ну, воевали с немцами, девятого мая победили.

 - Ага. А когда освободили ваш город, Сухиничи?

 - Ну...

 - Это разве память? Так, ошметки. Послезавтра у нас первый урок истории. Вам задание. Всем и каждому. Соберите все, что вы сможете о своих прабабушках и прадедушках - как и где они воевали. А завтра...

 - Завтра у нас нет истории!

 - А завтра в четырнадцать ноль-ноль жду желающих вступить в поисковый отряд в школьном музее.

 - А что там делать будем?

 - Красить, пилить, строгать. Приводить в порядок, так сказать.

 - Зачем?

 - Чтобы жить. Фильмы будем смотреть, чаи гонять, болтать о разном, учиться разминированию и первой медицинской помощи, в спортзал будем ходить, разучать хитрые приемы самбо и джиу-джитсу. Да мало ли дел? Да совсем забыл, копари. У вас камуфляж постиран после вахты?

 - Конечно! - подал голос Овсюков.

 - С завтрашнего дня можете приходить в школу в форме. Я разрешил. Ну что, все свободны.

 Слегка озадаченные, но все равно шумные выпускники потихонечку покидали класс. Волков закрыл после них дверь на ключ и пошел в школьный музей, уворачиваясь от носящихся со скоростью торпед младшеклассников.

 - Алексей Владимирович, подождите! - окликнул его. Он оглянулся. За спиной стоял нахмуренный Овсюков, лыбящийся лопоух Караваев, девочка Варя и независимый Федор Михайлович.

 - Чего вам?

 - А можно мы сегодня начнем?

 - Чего начнем?

 - Ну там пилить-строгать?

 Волков улыбнулся:

 - Можно, ребята.

 И они пошли восстанавливать школьный музей...

 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ "Этот день Победы порохом пропах..."

 Начало мая было пасмурным и холодным. Но именно девятого числа, как по заказу, над столицей взошло солнце. Впрочем, почему как по заказу? Именно по заказу. Президентам союзных республик не хотелось мокнуть в такой знаменательный день. Все же столетний юбилей Победы, как-никак.

 Из подъезда, что в доме по Тверской улице, смущенно улыбаясь, вышел пожилой мужчина. Он прихрамывал на обе ноги, переваливаясь как утка. Мужчина был одет в старую, уже древнюю форму Рабоче-Крестьянской Красной Армии. На левой стороне гимнастерки блестела скромная медалька. На медальке алела надпись: "За активный поиск". Поиск чего - никто не знал, да и медальки той никто не знал. Мужчина поправил пилотку и, повернувшись к двери, строго сказал:

 - Нет, Караваев, я один...

 Дверь хрюкнула в ответ.

 Мужчина огляделся, поправил портупею и зашагал, скрипя сапогами прочь от Красной площади. Навстречу ему шла толпа. Он осторожно прижимал к груди руку, чтобы люди, спешащие на парад, не сорвали нечаянным движением медаль. Было бы неудобно. Неудобно ему, неудобно тем, кто пихал его локтями. Он шел и берег себя, но не для себя.

 Он не любил этот день. Он его не любил так же, как и ненавидел другой, июньский день. Но всегда, в эти дни, он выходил на улицу в чистой, отстиранной до белизны форме пехотного лейтенанта РККА и шел по улицам тех городов, где ему приходилось эти дни встречать. И не важно, было ли это четыре утра или ноль часов пять минут... Вот и сегодня, он вышел в этой форме.

 Где-то там, на берегу теплого Черного моря его ждала жена, и дети, и кот, и собака по имени Боцман.

 А секундная стрелка приближалась к цифре "двенадцать". Математики скажут, что это число, но мужчина историк и ему наплевать.

 В зеркале Мавзолея отражался мир.

 Он отражался уже давно, очень давно. Может быть с того дня, когда к слову "Ленин" были брошены паучьи символы Европы, а может быть еще раньше, когда мимо него шли на фронт дивизии в новых полушубках. Но, точно не раньше, ведь Мавзолей стал центром мира как раз тогда, а до этого он был просто варварской прихотью, а еще до этого его просто не было...

 По Тверской стояли войска. Стояли замерев, не шелохнувшись. Навстречу им шагал, хромая, одинокий пожилой лейтенант. Солдаты в строю иногда косились на него, но особого внимания не обращали - мало ли реконструкторов ходит в такой день? Не обращали внимания и милиционеры в бронежилетах, цепко оглядывавшие толпу на предмет контртерроризма. Все было как обычно в этот день, все спешили к площади, только лейтенант спешил куда-то прочь.

 Это был не его день. День его личной вины, личного стыда.

 - Ну, куда лезешь, дед, - рявкнул на мужчину какой-то толстый вьюнош.

 - Извините, - ответил пожилой, но все же умудрился сделать еще один шаг вперед.

 Потом еще один шаг, потом еще. Потом он свернул в проулок, затем еще в один... Мужчина не знал Москвы, он шел наугад. Больше всего ему хотелось в этот день выключить людей. Хотя бы на час, на полчаса, чтобы остаться одному и пройти по пустой, по-настоящему военной Москве, чтобы подойти к Вечному Огню, упасть на колени и... И что? И все, пусть все после этого закончится.

 Вот и куранты. Где-то там, за спиной, по древней брусчатке зацокала копытами лошадь золотисто-кофейного цвета. Командующий парадом выхватил саблю из ножен. Мир замер.

 К микрофону подошел президент.