Всадник. Неудачники. Две книги из собрания Василия Молодякова

Дождь мелко лип на воротник.

Из жаркой паровозной топки

Огня вылизывал язык

Срез рельса, рычага суставы,

Колес крутые обода.

Рябилась между шпал вода.

Проходит Лугин вдоль состава

И видит, как его сосед,

Неспешно выйдя на прогулку,

Пьет молоко, торгует булку,

Довольно щурится на свет.

Что есть сосед дорожный? В тоне

Высоком скажем так:

– Простор

Ночной. И вдруг на небосклоне,

Как спичка, чиркнул метеор.

А вы? Допустим – здесь дорожка…

Идете, глядя в небеса.

Но огонька скатилась крошка

И кувырнулась за леса.

На миг вы друг для друга новы.

Пересеклись пути. Но впредь

Ни он вас больше, ни его

вы

Уж не сумеете узреть.

Что, впрочем, к лучшему; тем паче

(Тут я на прозу перейду),

Что нет докучливей задачи,

Как длить расспросов ерунду,

Бесцельно вязнуть в разговорах –

Откуда? Кто? Куда? Зачем? –

Распутывать по нитке ворох

Вагонных специальных тем.

В особенности, если занят

Своей бедой и дум разлад

Нельзя унять.

Но это – клад,

А не сосед. Сидит, не глянет

Листает книжку.

И легки

Движенья маленькой руки.

И снова, скрежеща от злости,

Рвут путь колеса.

… Сядьте тут.

И клавиш резаные кости,

Блестя, меж пальцами бегут.

Восходит звуков колоннада,

Аккордов полных крутизна.

– Я вам спою.

– О нет, не надо.

В глазах колеблется стена.

И руки подняты от клавиш

И птицами дрожат у губ.

Ты не отпустишь их, ты сдавишь,

Ты сломишь их…

– Нет, не могу…

И той же радости не пряча,

Она не борется, склонив

Себя в ликующий, горячий

И полный музыки порыв,

Когда крылатые ладони,

Сухим огнем клеймя, замрут

На выгибе плеча, на склоне

Бедра. И словно в темный пруд,

У горла захватив дыханье,

Все тело глубоко на дно

В движенье крови, в осязанье

Ритмически погружено.

О, глубже разметать напором,

Измять, измаять наготу

Пред ослепительным и скорым

Внезапным срывом на лету.

Как трудно ввериться надежде,

Рукою счастье осязать,

Но все останется, как прежде,

По-прежнему домой опять

Вернешься.

– Слушайте, не будем…

Что взвешивать?

Глядит портрет

С рояля.

– Неужели людям

Нельзя…

– Прощайте.

Утра свет

В окно. И блики по зеркалам

Упали, отраженьем вялым

Их наполняя высь.

Вагон

Гремит. Он спит. И видит сон:

Его теснят вокруг гранитом

Дома. Он ищет, он идет.

И ветер, сыростью напитан,

Распенивает груди вод.

Ночь. Слякоть. На панелях пусто.

Мосты разведены. Назад.

И сердце, как свинцовый сгусток,

И дождь слепит его глаза.

И вдруг чеканно режут площадь

Ряды солдат. Идут. Куда?

И скомканная ветром роща

Знамен космата и горда.

На шлемах вытиснены звезды.

Шинели втянуты в ремни.

Опять война? А, может, просто

Здесь маневрируют они.

Вдруг, выделяясь между всеми,

Один глядит в крылатом шлеме.

Оркестр. Театр. Герольда рог

И лебедь блещущий у ног.

И Лугин вскрикнул.

Поздно. – Где мы?

– Да уж за Клином.

Голова

Отяжелела.

(Войско. Шлемы…

Приснится же.)

Близка Москва.

Москва летит в дождливой дымке.

Она просунула вперед

Платформы, стайки дач, завод,

Мигнули желтенькие Химки,

Над Разумовским, как маяк,

Восстал водонапорный бак.

Нахохлясь вислыми ветвями,

Отстали факелы берез.

И будит эхо паровоз,

Проскальзывая меж рядами

Вагонов всех мастей и рас,

Мельканьем заслонивших глаз.

И Лугин вяжет саквояжи.

Сосед? Да он совсем не плох.

Они разговорились.