Все дни прощания

— Что он там увидел? — спросил Людвиг Иванович и посмотрел в окно. — По-моему, он твоими лыжами заинтересовался, Женя. Разглядывает, крутит в руках… Уж не хочет ли составить вам компанию?

Старик вернулся, глухо спросил:

— Чьи лыжи у забора?

— Мои, — сказал Ломакин, — а что?

— Ничего, милый, показалось, что и у меня такие были. Давно, правда…

Старик хотел еще что-то сказать, но не сказал, а согнулся, будто под тяжестью, и пошел в свою комнату. Тут же вышел и обратился к Ломакину:

— Ты, сынок, когда покатаешься, загляни снова к нам, ладно?

Ломакин кивнул. Он не понимал ни возбуждения старика, ни причины, из-за которой тот просил его зайти снова.

Старик наклонил голову, будто что-то вспоминал, и проговорил:

— Благодаря этим лыжам… Благодаря таким лыжам я остался жить. То есть не лыжам, конечно, а мальчику, но и лыжам тоже…

— Это когда вы склад взрывали? — хотел уточнить Людвиг Иванович. Но старик не успел ответить, из своей комнаты выскочила одетая в шерстяные голубые брюки и красную нейлоновую куртку Лариса.

Ломакин пожалел, что выходят они в самый неподходящий момент, но подумал, что он еще вернется сюда и тогда сам расспросит старика.

У озера они встали на лыжи. Лариса первая бросилась вниз с пологого берега. Отталкиваясь палками, выскочила на лед и остановилась посмотреть, как там за нею спускались папины студенты.

Виталик ехал с горушки совершенно прямым, как восклицательный знак. А Ломакин наклонился, сгорбился, ноги с лыжами расставил широко, руки опустил. Его лыжные палки волочились кольцами по снегу.

— Ноги уже! — закричала ему Лариса. — Что ты их раскидал, как Эйфелева башня свои опоры?!

Он попробовал свести ноги вместе, потерял равновесие и завалился на бок. Вставал долго и трудно, то левая нога уезжала вперед на пологом спуске, то правая, и он все не мог подняться, хотя и старался помочь себе палками. Наконец ему это удалось, но, не сделав и трех шагов, снова завалился.

Лариса хохотала. Виталик стоял рядом, улыбался, а когда вымотанный, вспотевший Ломакин подъехал к ним, сказал:

— Может, вернешься? Там с дедом потолкуешь.

— Я не к деду приехал, — мрачно ответил Ломакин.

— Он прав, пусть догоняет! — крикнула Лариса и бросилась по лыжне, протянувшейся по середине озера на тот, лесной берег. Виталик помчался за ней и очень скоро догнал ее. Он шел ровным, накатистым шагом, не оглядываясь, но и не стараясь обогнать Ларису.

Ломакин нехотя поплелся за ними, думая о том, что он им не партнер. Следуя советам Людвига Ивановича, он медленно и настырно продвигался вперед, где уже в километре от него мчались Лариса и Виталик.

«Конечно, им тоска со мной, — подумал он. — Лариса отлично бегает на лыжах, а Виталик — еще лучше, ей интересно с Виталиком. Это как если бы я сел играть в шахматы с человеком, который не знает, как ходит та или иная фигура…»

Постепенно он забыл о Ларисе и Виталике и с облегчением почувствовал, что остался один. Теперь, когда никто его не подгонял, не поправлял, не советовал, он пошел ровнее и свободнее.

«Лыж-ни-ки!.. Фут-бо-лис-ты!..» — повторял он слова дачного деда и двигался дальше и дальше, не замечая, как быстро темнело небо, пряталось за облака солнце, оседал туман и начинал падать мелкий колючий снег. Ему было не до погоды, он шел и шел, и появилась странная надежда, что он все-таки догонит убежавшую вперед пару, потому что у него уже многое получается и даже скорость видна — вон как он долго скользит на одной лыже после очередного толчка!..

* * *

Когда ушли ребята, Людвиг Иванович явился к отцу. Тот уже успел лечь на кровать. Увидев сына, усмехнулся:

— Твой студент на моих лыжах приехал. Я из окна увидал, что похожие, а вышел и вижу — мои! Даже инициалы мои вырезаны, я их собственноручно вырезал еще до войны.

— Что это значит?

— Пока не знаю, но может оказаться, что в одном с нами городе живет Леня Братко — это он спас меня от смерти… Столько лет я думал о нем, а может случиться…

— Что же ты не спросил у Ломакина, откуда у него эти лыжи?

— Вот не поверишь, испугался спрашивать.

— Боишься, что Ломакин назовет тебе фамилию, которая не имеет никакого отношения к твоему Лене Братко?

— Нет. Больше всего боюсь, что он до сих пор не знает правды о своем отце. И что эту правду мне ему нужно будет сказать… А вдруг этот Ломакин действительно не имеет никакого отношения к Лене Братко, что тогда?

— Ничего. Будешь знать, что не имеет.

За окном посыпался мелкий снежок, в комнате стало сумрачно. Монотонно и хрипло пробили двенадцать раз древние часы на стене.

Старик часто вспоминал, как в марте сорок третьего командир вызвал его, старшего подрывной группы, и еще троих подрывников и сообщил им, что в одиннадцати километрах от партизанской базы, на железнодорожной станции в старом кирпичном пакгаузе фашисты устроили склад боеприпасов. Разведка доложила, что охрану его несут всего двое часовых, которые меняются каждые два часа. Нужно снять их, подложить взрывчатку и уйти незамеченными.