Все дороги ведут к тебе

– А ты не думала, что то, что ты была замужем за кем-то богатым и известным, – это важно? Ведь мы считали тебя несчастной разведенной женщиной, которая вынуждена начинать все сначала…

Неожиданно я ощутила разящий удар, в котором был гнев и боль.

– Я была несчастна и, честно говоря, разведена. В узком кругу он называл меня женой. В кругу очень близких друзей. Он не женился на мне формально, потому что это повредило бы его имиджу. Потому что альбомы холостяков продаются лучше, чем женатиков. А у меня ничего не было. Я не гонюсь за деньгами. И потратила самую малость – на рождественские подарки, кое-какие мелочи и на друзей. И действительно была вынуждена начинать все заново, как и сказала. Он пришел домой, сказал, что все кончено, а на следующий день его адвокат прислал уведомление, чтобы я съехала. Все было записано на него. Месяц я жила у Юки, а потом собралась с силами и вернулась во Флориду. – Я покачала головой. – Вещи, с которыми я приехала к вам, – это все, с чем я уехала.

Роудс поднял голову к небу и покачал ей. Он был зол. Ну да, все правильно! Если бы он встречался с… Юки, я бы тоже хотела знать. Но я не лгала. Я просто пыталась сохранить толику гордости. Что в этом плохого?

– И это вы написали футбольную песню?

Эймос задал вопрос тоненьким голоском, который отозвался ударом в моей груди.

Сердце у меня упало, но я кивнула.

Его ноздри раздулись, а щеки стали еще пунцовее.

– А еще говорили, что у меня песни хорошие.

Что?

– Они и вправду хорошие, Эйм!

Мой юный друг опустил глаза, стиснув губы так, что они побелели.

– Я не вру, – убеждала я. – Песни хорошие. Вспомни, что сказала Юки! Я говорила, что писала песни, которые исполнялись. Я пыталась намекнуть. Но не хотела тебя нервировать и потому…

Ни на кого не глядя, Эймос развернулся, подошел к машине и сел на пассажирское сиденье.

Мое сердце ушло в пятки, но я заставила себя взглянуть на Роудса.

– Прости… – начала я и встретилась с ним взглядом.

Казалось, его упрямый подбородок был высечен из камня.

– И сколько он дал тебе в качестве отступных?

– Десять миллионов.

Он вздрогнул.

– Я же говорила, что деньги у меня есть, – напомнила я слабым голосом.

Большая рука взметнулась. Он потер голову прямо через вязаную шапку и не сказал ни слова.

– Роудс…

Он даже не взглянул на меня – развернулся и пошел к машине.

Черт!

Я с трудом сглотнула. Кроме себя любимой, винить было некого, и я это прекрасно понимала. Но могла бы объяснить. Я всего лишь не сказала, что мой бывший – Кэден, и не уточнила, сколько песен я написала… По крайней мере, для кого. Я намекала. И ни разу не солгала. Да, я не захотела сознаваться в том, что за целую вечность не сочинила ничего нового. Но что в этом плохого? Меня это больше не волнует! Я об этом не думаю.

Просто нам нужно время. Они перебесятся, и я им все снова объясню. С самого начала.

И все будет замечательно.

Они любят меня, а я – их.

Но наличие плана ни на что не повлияло, поскольку всю обратную дорогу в Пагосу они не сказали ни слова: ни мне, ни друг другу.

Глава двадцать девятая

Клара глядела на меня, а я вздохнула и потерла глаза.

– Что стряслось? У тебя сегодня грустный вид, – сказала она, когда я в третий раз переделала обувную витрину. И ничего не получилось. Казалось логичным поставить высокие зимние ботинки наверх, но все равно смотрелось не так.

– Ничего.

Тон у меня был усталый, и я напомнила себе, что не умею врать. Спала я ужасно – хуже, чем в те ночи, когда наводили террор летучие мыши. Но я решила не брать выходной, как собиралась изначально, и вышла на работу, чтобы не оставлять подругу одну.

Судя по обеспокоенному выражению лица, она не купилась на отговорку. Отчасти я надеялась спустить тему на тормозах, но зря.

– Ты же знаешь, что можешь быть со мной откровенной, – сказала она, тщательно подбирая слова и явно не желая задеть меня за живое. Но, видимо, беспокойство пересиливало, и она была готова рискнуть.

И поэтому я поставила ботинки вниз и, посмотрев на нее, выдохнула с такой силой, что, казалось, выпустила весь воздух из легких.

– Клара, я облажалась.

Она обогнула стойку. Пройдя мимо Джеки, которая оформляла прокат на санки-«ватрушки», подошла ко мне и присела рядом на корточки, положив руку мне на спину.

– Если поделишься, попробую тебе помочь. Или хотя бы выслушаю.

Любовь и признательность захлестнули меня и почти притупили боль, которая не отпускала со вчерашнего вечера. Я обняла ее на секунду и, отпрянув, сказала:

– Ты такая хорошая! Я так благодарна за все, что ты сделала для меня! Но еще больше – за твою дружбу.

Она обняла меня в ответ.

– Это взаимно, ты знаешь. Ты – лучшее, что случилось в моей жизни за долгое время. И мы все рады, что ты здесь.

Однажды Роудс сказал то же самое почти слово в слово.

Когда он разговаривал со мной.

Когда не игнорировал мои сообщения, как этим утром. Я всего лишь хотела поговорить и все объяснить. Но ответа до сих пор не последовало.

Я всхлипнула, потом она всхлипнула, и я рассказала все как на духу.