Все лгут (СИ)

Пальцы Ларсона сильнее сжали сигарету, и та переломилась, обжигая кожу и прожигая обивку сидения. Ларсон лишь смахнул рукавом пиджака пепел и поморщился. По сравнению с тем, что творилось у него внутри, прожжённое сидение его волновало меньше всего.

Дом встретил Ларсона темнотой и тишиной. Натан уже наверняка спал, Кристиан неплохо справлялся со своими обязанностями няни, а потому Ларсон мог спокойно пройти в кабинет. И всё же он заглянул в комнату мальчишки и проверил, всё ли нормально. Натан посапывал прямо посреди кровати, запутавшись в большом одеяле. Поправив последнее, Ларсон убрал волосы с лица сына и тронул его лоб губами. Натан завозился, но не проснулся, лишь только что-то тихо пробормотал во сне.

В кабинете пахло табаком и его собственным парфюмом, который он имел неосторожность разлить вечером, когда собирался на этот благотворительный приём, прямо на ковёр. Кристиан, конечно, постарался проветрить помещение, судя по открытым окнам, но запах всё равно остался.

Ларсон не стал включать верхний свет, лишь, пройдя к столу, зажёг настольную лампу и вновь вытащил из пачки сигарету. В последнее время он курил слишком много, но это единственное, что его успокаивало. Помимо виски, конечно, который он даже не убирал со стола. Вот и сейчас без отлагательств наполнил пустой, бережно вымытый Кристианом стакан, моментально делая глоток.

Надо было что-то делать. Не только с Вилли, который то и дело всё равно возвращался в его мысли, но и с судом. Невольно вспомнился разговор со Стивенсоном и его слова про судью, который, может, и проникся бы отцом-одиночкой, вот только светить Натана Ларсон не хотел. Он вообще планировал отослать его за границу на некоторое время, укрыть где-нибудь, потому что угроза была не только от властей. Власти — плёвое дело, по сути, с ребёнком они ничего не сделают. Но вот те, кто сдал его властям, явно захотят избавиться от прямого наследника Ларсона. Тем более, они о нём знали.

— Чёртов Вилли. О чём он думал? — процедил сквозь зубы Ларсон, цедя коньяк. Вилли совершил наиглупейший поступок, подставив под удар не только Ларсона, но и себя, и сына. Неужели можно было всерьёз полагать, что после того, как от Ларсона избавятся, Вилли оставят в покое? В этом мире убирали всех свидетелей и подельников.

Ларсон снова щёлкнул зажигалкой, но она лишь заискрилась и не дала огня. Откинув её, он полез в ящики — там должна быть запасная. В полутьме содержимое ящиков плохо просматривалось на наличие мелких предметов, и Ларсон вновь почувствовал, как внутри поднимается злость. Он терпеть не мог, когда всё шло не по плану. И отсутствие зажигалки явно не было одним пунктом в его планах.

Рука напоролась на пару листов бумаги, которые даже в файл никто не удосужился убрать. Ларсон нахмурился и вытащил их: он любил порядок во всём, в том числе и в документах. Взгляд под неярким светом лампы сразу же наткнулся на имя: «Вилли Гилмор». А дальше стандартным печатным шрифтом шли вразнобой понятные и слишком сложные для понимания слова.

Ларсон лишь через пару секунд понял, что это результаты обследования Вилли, которые он так и не прочитал, но и не выкинул. Сунул в ящик и решил не вспоминать. И действительно не вспоминал, забыл даже, что положил туда, пока Вилли снова не решил напомнить о себе. Словно за этот вечер было мало.

В примечании доктор Кларкс писал о том, что Вилли срочно нужна операция — и не головного мозга, а брюшных тканей. Воспаление, которое прогрессировало несколько лет, стало слишком сильным, затягивать было просто нельзя, иначе любое движение, любой груз, включая даже килограммовую упаковку сахара, может привести к летальному исходу. Кларкс рекомендовал в срочном порядке с ним связаться, чтобы они могли назначить операцию и согласовать дальнейшее лечение.

Очередная сигарета задымилась в пальцах Ларсона, когда он перечитывал письмо. В голове роилось слишком много мыслей, которые теперь совершенно прямым образом касались Вилли. И как бы Ларсон ни не хотел это признавать, он не мог игнорировать их. Как не мог игнорировать тот факт, что Вилли скоро умрёт. Ларсон вовсе не хотел его смерти. Хотел бы — убил бы сам. Особенно после предательства, такого мелочного и глупого, совершенно необдуманного со стороны омеги. Но пробившего Ларсона насквозь одним только фактом, что это сделал тот, кому Ларсон наконец решился довериться. Кого решил полюбить и принять в семью, стать для этого человека семьёй.

Он столько лет избегал подобных чувств, боясь обжечься, а когда впустил их в себя, то они моментально сгорели и выжгли всё остальное внутри него. Но сердце всё равно нервно и часто забилось, стоило мысли о смерти Вилли закрасться в его голову. Мысли о вполне реальной смерти Вилли.