Все лгут (СИ)

Натан выхватил купюру, соскакивая с кровати. Он был на редкость понимающим ребёнком, и это Ларсону до ужаса нравилось. Он увидел, что Вилли уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но перебил его сразу же:

— Из-за чего у тебя это? Ответь, только честно. Ты же никогда не лжёшь, — напомнил он с лёгкой усмешкой, которую всё-таки не удалось скрыть. Вилли не заметил язвинки, потому что отвёл взгляд и закусил губу. По его лицу легко можно было понять, что в нём борются самые разные эмоции: от желания сказать до желания скрыть и вовсе замкнуться в себе. Последнему Ларсон не дал бы случиться, потому пододвинулся ближе и взял омегу за руку: — Я понимаю, что я тебе ещё совсем чужой, но хочу быть немного ближе. Возможно, я смогу помочь.

«Какая чушь, — фыркнуло его подсознание. — Ты, верно, вообразил себя героем-любовником. Вспомни, для чего ты здесь!». Ларсон мысленно отмахнулся. Он помнил, но любопытство было слишком велико, чтобы он мог так просто всё оставить. К тому же его мучил вопрос, виноват ли он.

«И что ты сделаешь, если виноват? Начнёшь искупать вину? — снова вторглось в мысли подсознание. — Не городи чепухи. Он шлюха, он тогда заслужил это».

— Я ведь говорил, что у меня был Истинный, — начал Вилли, и Ларсон тут же перестал слушать самого себя. — Я сразу понял, что это он. А он мне не верил. Не знаю, почему он не чувствовал. Возможно, его отношение ко мне сказалось. Я никогда всерьёз не задавался этим вопросом. Просто верил, что если люди — Истинные, то они обязательно будут вместе.

Ларсон сдержался от очередного смешка. Он не верил в эти байки, потому что, помимо истинности, есть ещё и личностные предпочтения, характеры. В конце концов, простая симпатия, а не только животное влечение по запаху.

— Я ходил за ним уйму времени, пытался убедить, но он всё равно не верил. Это было ещё в Нью-Йорке, я тогда работал официантом в стриптиз-клубе…

— Что? — перебил его Ларсон. Его словно током ударило, когда он услышал последнюю фразу. И очень надеялся, что ослышался.

— Я тогда работал официантом в стриптиз-клубе, — послушно повторил Вилли, удивлённо на него смотря. — Просто официантом, правда, — сразу же поспешил его заверить омега. — Я знаю, каково отношение к людям, которые там работают, но там хорошо платили просто за разнос напитков. И ночью было удобнее работать, ведь днём я учился.

Ларсон слушал, и его мозг работал в совершенно диком ритме. Он всё пытался понять, где просчитался. Смотрел на Вилли и уже сам кусал губы. Официант, не танцовщик. Когда он дал своим людям задание разузнать о симпатичном омеге, что стал бегать за ним, то те так и сказали: работает в стриптиз-клубе. Остальное Ларсон и слушать не стал, решив, что информации ему достаточно. И как же он просчитался!

Сердце бешено заколотилось, словно он только что пробежал несколько километров без остановки. Кусочки мозаики становились на свои места, а ледяная волна обрушивалась на него с каждым словом Вилли снова и снова. И в один момент просто захотелось заставить его замолчать, заткнуть рот кляпом, связать и увезти куда-нибудь, чтобы никогда не видеть. Чтобы никогда не вспоминать о фатальной ошибке, совершённой столько лет назад и, кажется, погубившей всё, что только можно было погубить.

А Вилли всё продолжал говорить, смотря не на альфу, а всё больше в сторону, судорожно комкая в пальцах одеяло.

— Когда у меня наступила течка, я решил: будь что будет. У меня никого не было до него, но я был уверен — раз мы Истинные, он должен это почувствовать, когда я пахну особенно сильно…

Ларсон прикрыл глаза.

Он помнил запах — терпкий, отдающий полевыми цветами и почему-то морем. Он заполнил всю спальню, заставлял терять ориентацию в пространстве, но Ларсон держался. Он был зол на этого омегу, который посмел к нему притащиться и что-то требовать.

— Он ударил меня…

Два раза об стену. С размаху втиснул его в шкаф и заехал по животу. Оттащил за волосы к кровати. Вилли сопротивлялся и даже кричал от боли, но вскоре утих, когда его протащили по всему полу. Запах пьянил, Ларсон не мог контролировать ни единого животного инстинкта, не мог контролировать агрессию, вообще ничего не мог контролировать.

— Мне было ужасно больно, но я так боялся, что не мог сказать ни слова…