Все мои ничтожные печали

Эльфи вырвала из блокнота чистый лист, написала коротенькую записку, сложила ее пополам и отдала дяде Фрэнку, чтобы он передал ее тете Тине, когда у нее закончится операция. Дядя Фрэнк обнял ее и сказал: Благослови тебя Господь, девочка. Она попросила прощения за то, что ему приходится навещать ее в таком месте. Он сказал: Нет. Тебе не за что извиняться. Мы не просим прощения за то, что больны, что мы – люди, что нас одолевает усталость (очевидно, что дядя Фрэнк никогда не был женщиной). Эльфи сказала, что все равно чувствует себя виноватой. Вообще-то Эльфи – атеистка, но в последнее время она, кажется, не возражает, если кто-то пытается ее утешить именем Божьим. Мы с мамой и Шейлой еще громче заговорили о пустяках, чтобы Эльфи и дядя Фрэнк были уверены, что ведут частную беседу о печали, отчаянии и силе духа.

Мы обсудили весенние тренировки «Блю Джейс». Подготовку к чемпионату. Основной состав и новичков в этом сезоне. Потом мы взялись за руки. Дядя предложил помолиться всем вместе. Мама тихонько запела Du: Ты всегда в моих помыслах, ты даруешь мне столько мучений и боли, ты даже не знаешь, как сильно я тебя люблю. Мама с дядей пели на плаутдиче, они знали слова наизусть, а мы с Эльфи и Шейлой, конечно же, знали строку du, du, du

, и выпевали ее с большим чувством. Потом мы спели гимн «Ты, дарующий нам благодать». В отчаянных ситуациях меннониты всегда поют. Это единственный выход, когда нельзя кричать или взять автомат и выпустить очередь по толпе на людной площади. Я расплакалась и не могла перестать, как ни старалась. Когда остальные вышли из палаты, я чуть задержалась и шепнула Эльфи, что сейчас самое время сражаться. Йоланди, сказала она, я сражаюсь уже тридцать лет. И ты бросаешь меня, чтобы я сражалась в одиночку? – спросила я. Она промолчала в ответ.

Я взяла ее за руку и сказала: Эльфи, у меня есть план.

14

Операция у тети Тины закончилась. Как и ее жизнь. Сначала все было прекрасно, просто отлично. Послеоперационные прогнозы были самые благоприятные. Хирург вышел к нам, снял маску, улыбнулся, пожал нам руки и сказал, что он очень доволен тем, как все прошло. Но потом ее органы стали отказывать один за другим, и, хотя врачи пытались ее спасти, медицина оказалась бессильна, и мы потеряли тетю Тину.

Мы сидели в приемной кардиологического отделения, схватившись за головы и глядя в пол. Мы-то думали, все пройдет гладко. Мы тихо плакали. Мы шептались. Наш взвод понес еще одну невосполнимую утрату. Удар был неожиданным. Дядя Фрэнк буквально онемел от горя. Мы забыли, что ему надо колоть инсулин по часам. Шейла нам рассказала, что, пока Тина была в Виннипеге, она постоянно звонила домой и напоминала, что пришло время инъекции. Наша мама потеряла свою последнюю сестру, с которой была ближе всех. Она встала и вышла в коридор. Я пошла следом за ней и увидела, как она стоит, прислонившись лбом к бетонной стене.

Медсестра отдала Шейле большой пластиковый пакет с надписью «Собственность Сент-Одильской больницы». В пакете лежали вещи тети Тины: ее пушистые тапочки, сборник судоку, роман Кэти Райх, очки в футляре, зубная щетка, увлажняющий крем для рук, красный спортивный костюм, черная майка и белые кроссовки.

Мы устроили семейный совет прямо в приемной и определили план действий. Шейла и дядя Фрэнк возьмут такси, вернутся к маме домой, обзвонят всех родных и попытаются сообразить, как перевезти тетино тело в Ванкувер. Я зайду к Эльфи, сообщу ей, что случилось, и тоже поеду домой, заглянув по пути в супермаркет – куплю продуктов и, главное, побольше кофе. Самого крепкого и самого лучшего. Мамин любимый «Черный жемчуг». Никакой больше бурды из «Старбакса». Мама возьмет машину Ника и заедет в похоронное бюро на Мейн-стрит, которым владеет ее старый приятель – тоже меннонит – по имени Герман. Он наверняка нам поможет с кремацией и выбором компактной урны.