Все наизусть. Годовой творческий цикл

Проза для меня изменилась: проза жизни становилась жизнью прозы. («Гамлета» я прочитал лет в сорок, когда уже сам все написал, а «Божественную комедию» прочту тоже сам, после смерти.)

В 1960-м мне повезло попасть в Литобъединение при издательстве «Советский писатель» в Ленинграде, уже как прозаику, под крыло последнего из «Серапионовых братьев» Михаила Слонимского. Там собрались лучшие молодые непечатающиеся прозаики.

Мы хотели издавать нелегальный альманах «Петрополь», однако печататься я начал в легальном ежегодном альманахе «Молодой Ленинград».

Моя первая книжка «Большой шар» успела лечь на прилавок ленинградских книжных магазинов ровно 8 марта (Международный женский день) 1963 года, ровно в день открытия Идеологического Пленума ЦК КПСС, на котором Никита Хрущев окончательно заморозил собственную оттепель (9 марта книжка бы уже не вышла). Ленинградский обком партии раскритиковал книгу, особенно за аннотацию на обложке (видно, только ее и прочитали): как можно так хвалить начинающего автора, будто это молодой Чехов! В ленинградской печати меня разругали вместе с Солженицыным, зато ровно через год в московской печати похвалили вместе с первой книжкой Василия Шукшина уже как достижение того же Пленума.

Нас с ним похвалил душитель еще сталинской закалки критик В. Ермилов, за что от меня отвернулись многие прогрессивные (в т. ч. К. Чуковский и Паустовский, собиравшиеся похвалить мою первую книгу). Я неправомерно невзлюбил так называемый «либеральный террор» как и официальный. Ни вправо, ни влево – стоял, где стою.

Чехов, Солженицын, Шукшин… сами сказали! Сами назначили мне уровень.

Широкого читателя у меня никогда не было, но свой появился сразу же и никогда меня не покидал. Стандартный комплимент был всегда такой: это вы про меня написали. Выходит, я писал про одиночек и для одиночек, но одиночек тоже много, и мне такого читателя достаточно, и я не хочу ему изменять: в конце концов, читатель и автор всегда встречаются один на один.

Если тебе нет места на собственном месте, то неизбежны поиски его в пространстве.

Мне стало тесно в Ленинграде, и я перебрался на два года в Москву. Поменял среду питерскую не только на московскую, но и на всесоюзную. Поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Их хитроумный директор, под угрозой закрытия Курсов как «рассадника вредной буржуазной идеологии», придумал тонкий ход в честь другого великого юбилея – 50-летия образования СССР: по одному представителю от каждой из социалистических республик (никого из Москвы или Ленинграда!). Ленинград «как республика» чудом проскочил в моем лице. Все «представители» оказались исключительно талантливыми людьми, и теперь они все классики национальных литератур бывших республик Советского Союза. Плод «дружбы народов», я ненароком приобрел великих представителей национальных культур нашей Империи в качестве близких друзей. Как «невыездному» мне она и оставалась – Империя.

Первая книжка в Москве «Дачная местность» вышла в 1967-м, ровно в день великого юбилея 50-летия Октябрьской революции, за что и была тут же обругана.

Зато Ленинградский обком меня стал меньше бояться, раз уж у меня вышла книга в Москве. Рискнули разрешить следующую книжку «Аптекарский остров», правда, рассказ «Образ» беспокоил главного редактора (пониженного из секретарей горкома партии) и, как ни старалась моя редактор сохранить этот текст, вызвал ее «на ковер» и решительно запретил «Образ». «Что это такое, если парочка целый день ищет где переспать и не находит!» – возмущался он. «Но так можно пересказать и «Анну Каренину!» – защищалась редактор.

«И не смейте сравнивать этого внутреннего эмигранта с Толстым!»

Так снова был определен мой – то ли статус, то ли титул.

И мне опять повезло «Аптекарский остров», со всеми торможениями, хоть и «без образа», поступил в продажу ровно ко дню ввода наших войск в Чехословакию в 1968 году. И меня снова ругали критики «за безыдейность».

Мне удалось написать и даже опубликовать «Уроки Армении» в 1969 году, где впервые феномен геноцида армян был предан всесоюзной гласности. В 1972-м удалось опубликовать первую главу будущего «Грузинского альбома».

Я навестил умирающего Слонимского с этой последней публикацией в руках. Уже вовсю ходил в Самиздате «Пушкинский дом», и старик беспокоился за меня, хорошо зная, что такое существование в советской литературе. Погладив подаренный ему журнал, он вздохнул с облегчением:

«Умный мальчик! В один карман положил Армению, в другой Грузию…», – имея ввиду, что «дружба народов» всегда выручит.

Он был прав: она меня спасла и спасала вплоть до 1986 года..

Критики меня ругали, зато литературоведы ценили. Михаил Бахтин и Лидия Гинзбург, Ирина Роднянская и Сергей Бочаров, а замечательный филолог Владимир Топоров (автор теории «петербургского текста») провозгласил меня единственным современным выразителем этого оригинального направления русской литературы.

В 1975 году (ровно полжизни назад) я был поглощен экологией и, написав три разножанровых произведения на эту тему, в очередной раз посчитал, что написал всё.