Все не случайно

Дети остались без тети и бабушки, на попечении Павлы Павловны, а уж воспитывать детей в ее планы не входило. И старшие дети однажды услышали, как мачеха раздраженно говорит мужу: «Мне твои дети не нужны!» И когда самая младшая девочка Ирина (моя мама), потянувшись к женщине, назвала ее мамой, братья исподтишка показали девочке кулак, а потом разъяснили, что тетя – не мама, они маму помнили, и называть тетю нужно по имени-отчеству: Палка Палковна. Вероятно, Павле было нелегко справиться с не принявшими ее детьми, и, по воспоминаниям мамы, детство их было тяжелым. Павла оказалась мачехой классически злой, детей не замечала вообще, даже не мыла их, и они быстро завшивели и запаршивели. И наказывала детей сурово: за провинность мачеха ссылала провинившегося на чердак на весь день и не кормила. Ненаказанные дети потихоньку прятали еду со стола в кармашки и как-то передавали ее «арестанту». Моя мама в укромном уголке чердака спрятала для себя луковицу на случай наказания: а вдруг мальчишки забудут про нее или не смогут утаить еду от Павлы и совсем не принесут поесть.

Папа, Николай Александрович, много работал: стал главным врачом поликлиники, разрабатывал систему лечения нервных заболеваний, для чего построил здание водолечебницы. Он был уверен, что в семье все хорошо. Дети отца обожали и, по взаимной договоренности, никогда ему ни о каких своих обидах и наказаниях Павлы не рассказывали.

Архангельск

Жизнь в родном доме была так тяжела, что дети из дому разбежались, как только подросли: Димочка уехал в Архангельск, поступил в военное училище, Андрей уехал в Казань (там жил брат отца Палладий) и тоже поступил в политехнический институт, а мама, едва достигнув 16 лет, уехала к Димочке и поступила в лесотехнический техникум. Уехала голая-босая, в вещах, из которых давно выросла: шубку ей купили в третьем классе на вырост, но сейчас рукава были до локтя, но она все же застегивалась на немыслимо худой маме. На ноги она себе купила резиновые галоши – самая дешевая обувь – и ходила в них зимой, обмотав ноги газетой, а зимы в Архангельске холодные. К тому же было так голодно, что мама ходила по трамвайным остановкам в поисках копеечек – может быть, кто-то обронил, – и даже иногда находила.

Андрей сразу отдалился от брата и сестры – Казань далеко, но со старшим Димочкой они держались вместе. Дима учился в военном училище, и в город курсантов отпускали только по воскресеньям. Тогда дети встречались, и Дима поддерживал сестру как мог: совал ей сэкономленные продукты. Мама училась сплавлять лес в своем лесотехническом, а это занятие для девочек тяжелое. Но она научилась цеплять бревно крюком, подтягивать его себе на ногу и, задавая нужное направление, отправлять его в реку к другим бревнам. Однажды, идя в свое лесотехническое общежитие, мама увидела на столбе объявление о наборе студентов в театральное училище при архангельском драмтеатре. И решила пойти и попытать счастья. Что нужно делать, она совсем не знала: в объявлении об этом ничего не написали. И потому ни стихов, ни басни, ни прозы, обязательных для прочтения, мама не подготовила, а пришла просто так. На нее смотрели долго и с удивлением: она была высокой, хорошо сложенной девочкой, только очень уж худенькой, темноволосой, с правильными чертами лица, на котором не было свободного места от темных веснушек, и с настолько черными глазами, что зрачки сливались с радужкой. Была она гибкой, как змея, и могла запросто положить ногу себе за голову на плечи, хорошо пела и все, что ее просили сделать, выполняла робко, но хорошо. Маму попросили выполнить простые упражнения: удивиться, обрадоваться, испугаться… И педагоги решились это чудо взять в ученицы.