Все не случайно

У мамы была подруга, в прошлом оперная певица – тетя Сима, – единственный человек, которого мне разрешалось называть тетей, и то только потому, что у нее было трудно произносимое отчество. Мама не признавала никаких «теть» и «дядь», и мне полагалось всех взрослых называть по имени-отчеству, что я и делала: это вовсе не казалось мне сложным. Однажды, уехав на короткие гастроли, мама оставила меня на попечение тети Симы. Сима жила одна в большой квартире с двумя животинками. Сибирская пушистая кошечка стала для меня настоящей достопримечательностью: такую длинную шерсть и такой пушистый хвост я раньше у кошек не видела никогда. С ней вместе у Симы жил обычный рыжий кот, наглый, покрытый шрамами от постоянных драк с другими дворовыми котами. У кошечки было свое ложе – овальная белая низкая корзиночка с мягким матрасиком, где она в основном и проводила время, из дому не отлучаясь. У рыжего не было ничего, но он дома и не жил, приходил только ночевать. Ночевал он на батарее, уходил из дому и возвращался в вечно открытую форточку, при этом квартира была не на первом этаже. Приходил и уходил он в удобное для себя время, сибирскую пушистую принцессу презирал всеми фибрами своей кошачьей души, но не обижал: просто брезгливо обходил, за даму не держал. Его многочисленные дамы, ободранные и облезлые, ждали его рыцарских подвигов в ближайших подворотнях.

Тетя Сима была человеком деятельным и считала, что за ту неделю, когда ребенок находится на ее попечении, она должна принести ребенку конкретную пользу. Для начала она попросила меня, чтобы я ей спела какую-нибудь песню. Я спела. Слух у меня был хороший, и я спела правильно и чисто. Это порадовало тетю Симу, но она сказала, что слух тоже надо тренировать, чтобы ничто не мешало петь чисто, и попросила меня запеть еще раз. Я начала, и тут же начала петь и она какую-то арию из оперы. Голос у нее был громкий, но человеческий, в отличие от львино-медвежьего голоса Вейланда Родда. Я петь перестала и непонимающе смотрела на нее. Тетя Сима объяснила: я буду тебе в ухо петь свое, а ты должна петь свое, правильно и не сбиваясь! Голос у нее был мощный, оперный, и поначалу я, конечно, сбивалась, но тренировки продолжались каждый день в течение недели – под недовольные взгляды котов и, я думаю, соседей. Конкретная польза

оставленному ребенку была принесена: к концу недели меня не могла сбить никакая ария ни из какой оперы.

Еще я оставалась, но уже только на одну ночь, у актерской пары средних лет. Запомнилась фамилия милой, женственной актрисы – Светлая. Запомнилось наше мимолетное общение – нежностью и тем, что, хотя у пары не было детей, на кровати в их спальне сидела кукла с закрывающимися глазами, которая стала прообразом моих дальнейших детских выдумок о собственной, случайно разбившейся кукле. Кукла в моих выдумках выросла в размерах и помимо закрывающихся глаз имела еще два достоинства: умела ходить и произносить слово «мама».

Помню еще одну симпатичную семью по фамилии Даниловы, к которым мы с мамой ходили в гости. У этой уже немолодой пары был сын моего возраста, непоседливый и добрый. Его мама тоже казалась доброй, она играла в сказке кикимору, тоже добрую.

Своей детской душой я привязывалась к людям, с которыми сводила судьба, и очень огорчалась, если с ними приходилось расставаться. Сначала, устраивая оперную карьеру, уехала со своими котами тетя Сима (в Кривом Роге оперного театра в ту пору не было); сменила театр и уехала вместе с мужем нежная Светлая, и кукла уехала вместе с ней; и, наконец, соскучившись по озорному мальчику Данилову, я узнала с тоской, что и они всей семьей покинули город, потому что озорной малыш, оказывается, был приемным и кто-то во дворе ему об этом сказал. Родители уверили малыша, что это неправда, но поспешили покинуть места, где многие знают истинное положение вещей. К новым актерам, приехавшим на место старых, я уже не испытывала таких теплых чувств.

У меня мало близких людей. Однажды я вдруг осознала это, когда выросла. И я поняла, что мне этого малого количества достаточно.