Все не случайно

О своей собственной маме она помнила только один эпизод, когда мама отнимала ее детскую ладошку от дверной ручки и, не разрешая войти, нежно брала детскую ладошку в свою теплую руку и уводила куда-то.

У меня детских воспоминаний, связанных с мамой, тоже не так много. Самое первое – это как мы играли с ней в пятнашки около театра в Котласе и бегали вокруг деревьев. Я, как-то неудобно повернувшись, попала ей под руку. Рука ее шлепнула меня по щеке и выбила молочный зуб, который почему-то шатался, хотя до смены зубов было еще далеко. Этот зуб стал моим первым потерянным и куда он, крохотный, закатился, мы с мамой не увидели. Огорченные, мы прекратили играть и искали его под деревьями: хотели его «отдать мышке», а она мне за это принесет хороший, большой, здоровый зубик! Но мы его так и не нашли. С мышами у меня с детства не складывалось…

У меня в детстве по ночам болели ноги, причем болью необъяснимой: я не могла конкретно показать, где болит и как болит, я только просыпалась и бежала к маме в постель, на шуршащий кукурузными листьями матрац, со словами: «Ножки болят». И она брала меня к себе, согревала своим теплом мои ножки, и они переставали болеть, а я прижималась к ней, теплой и родной, и засыпала счастливым сном. У моего внука Андрея также в детстве болели ножки, и он от этого просыпался и даже плакал – и тоже объяснить не мог, что это за боль, но я очень хорошо его понимала. Теперешние доктора объясняют эту боль скачкообразным ростом скелета.

Мама не разрешала мне разрезать ножницами любые завязанные ленточкой или веревочкой вещицы: я обязательно должна была сама развязать узелок, который всегда почему-то оказывался туго завязан. Развязать его было тяжело, но это учило меня терпению и сделало мои пальцы очень ловкими.

Знакомство с творчеством

Я видела маму на сцене, когда была совсем маленькой: помню только крошечные кусочки ее тогдашних ролей. Помню также, что всегда отличала маму от ее образа на сцене.

Однажды в Кривой Рог приехал чернокожий американский певец Вейланд Родд-старший. Есть еще и младший – его сын. В детстве мама меня очень коротко стригла, оставляя небольшую челочку, и меня часто принимали за мальчика. Возможно, старший Вей давно был в разъездах на гастролях и соскучился по своему малышу: я помню, как бросился ко мне чернокожий человек, когда увидел меня с мамой подходящими к клубу, где вечером он давал концерт. Клуб этот вечерами служил площадкой для театра украинской драмы, где работала в то время моя мама, и все актеры имели право прийти и бесплатно послушать известного певца. Вот и мама отправилась на его концерт. Увидев меня, Вэй почему-то очень обрадовался: возможно, принял меня за мальчика. Присел, чтобы быть со мной одного роста, и что-то долго говорил мне и маме на своем языке своим рокочущим голосом. Ни мама, ни тем более я языка его не понимали, но было понятно, что он растроган и говорит какие-то ласковые слова, которые обычно говорят детям. Я черного цвета его кожи не испугалась, но помню, что удивилась искренней сердечности совсем незнакомого человека. Я вспоминаю, что на гастролях в одном из городов, когда Юли не было со мной и я очень по ней скучала, вечером, когда не было спектакля, я выходила в сквер, где гуляли мамы с детьми. Я подходила к какой-нибудь девочке и с разрешения мамы заговаривала с ней, брала за ручку – и какие-то доли минут была счастлива. Интересовали меня только девочки, потому что у меня была своя девочка, только сейчас она от меня далеко. Вот, может, и Вэй, приняв меня за мальчика, хотел пережить эти мгновения счастья, прикоснувшись к детской ручке.

На концерт Вэя меня, конечно, не взяли, но чуть-чуть репетиции повезло услышать. Голос его поразил и тембром, очень низким, и мощью, а главное – тем, что он и не пел, а будто просто говорил или напевал, легко, совсем не утруждаясь. Я никогда до него вообще не слышала певцов, и потому в моем детском восприятии он показался человеком с голосом медведя или льва. Позже Вей решит остаться в Советском Союзе навсегда, а тогда было много разговоров о необычных гастролях американца и мощи его голоса.

А вот когда приехал на гастроли в Кривой Рог Александр Вертинский, меня на концерт взяли. Сидели мы в конце зала, и в помещении стояла чудесная, внимательная и восторженная тишина, но мне быстро стало скучно. По моим понятиям, Вертинский был очень стар и морщинист, да к тому же артиста осветили желтым светом, отчего и он сам, и костюм его казались нездорово-желтоватыми. Голос его казался стареньким и дребезжащим. Смысла его романсов я не понимала, а мощью он явно проигрывал Вейланду, и я потеряла к нему всяческий интерес.

Мои мамины друзья