Все романы в одном томе

Дик и впрямь подхватил грипп. Поправившись, все письма, кроме официальной корреспонденции, он отложил на потом, а вскоре память о Николь вытеснило живое присутствие девушки из Висконсина, служившей в Бар-сюр-Об штабной телефонисткой. У нее были ярко-алые губы, как на рекламном плакате, и в офицерской столовой она получила двусмысленное прозвище «Коммутатор».

Вернулся Франц с важным видом. Дик снова подумал, что он, вероятно, мог стать превосходным клиницистом, поскольку раскатисто-певучими или отрывистыми каденциями голоса, каким он муштровал медсестер и усмирял пациентов, управляла не его нервная система, а безмерное, хотя и безобидное тщеславие. Свои истинные чувства он умел сдерживать и никому не показывал.

– Итак, о девушке, Дик, – сказал он. – Разумеется, я хочу побольше узнать о вас и сам кое-что вам рассказать, но сначала – о ней, потому что я давно ждал возможности с вами об этом поговорить.

Порывшись в шкафу, он достал из него папку с бумагами, но, пролистав их, отложил в сторону, решив, что они ему не понадобятся, и приступил к рассказу.

III

Около полутора лет назад доктор Домлер получил весьма невнятное письмо из Лозанны от некоего американца, мистера Деврэ Уоррена, из чикагских Уорренов. Они договорились о встрече, и мистер Уоррен прибыл в клинику с дочерью Николь, девушкой лет шестнадцати. С ней явно что-то было не в порядке. Сопровождавшая ее медсестра повела Николь на прогулку в парк, а мистер Уоррен остался для беседы с доктором Домлером.

Уоррен оказался чрезвычайно красивым мужчиной, которому на вид нельзя было дать и сорока. По всем статьям он был великолепным образцом типичного американца: высокий, широкоплечий, отлично сложенный – «un homme très chic»[43], так охарактеризовал его впоследствии Францу доктор Домлер. От занятий греблей под ярким солнцем на Женевском озере белки его больших серых глаз покрылись красными прожилками, весь его облик свидетельствовал о принадлежности к породе людей, знающих толк в жизни и имеющих возможность пользоваться ее благами. Говорили они по-немецки – как оказалось, Уоррен получил образование в Геттингене. Он нервничал, дело, по которому он приехал, явно было для него мучительным.

– Доктор Домлер, моя дочь страдает душевным расстройством. Я показывал ее множеству специалистов, нанимал ей сиделок, дважды посылал в санатории, но все это не произвело никакого положительного эффекта, и мне настойчиво порекомендовали обратиться к вам.

– Отлично, – сказал доктор Домлер. – Тогда расскажите мне, пожалуйста, все с самого начала.

– Я не знаю, что считать началом; ни в моей семье, ни в семье жены, по крайней мере насколько мне известно, не было душевнобольных. Мать Николь умерла, когда девочке было одиннадцать лет, и я, возложив ее образование на гувернанток, стал для нее отцом и матерью в одном лице… да, и отцом, и матерью.

Он произнес это с душевной болью. Доктор Домлер заметил слезы, сверкнувшие в уголках его глаз, и впервые ощутил в его дыхании легкий запах виски.

– Она была очаровательным ребенком, ее все обожали, все, кто ее знал, – стремительная, как вихрь, и безмятежная, как птичка. Любила читать, рисовать, танцевать, играть на фортепьяно. Помню, жена говорила, что она, единственная из наших детей, никогда не плакала по ночам. У меня есть еще старшая дочь и был сын, он умер, но Николь была… она всегда была… ах, Николь…

Он замолчал, и доктор Домлер подсказал ему:

– Она была совершенно нормальным, жизнерадостным и счастливым ребенком?

– Абсолютно. – Он снова замолчал.

Доктор Домлер не торопил его. Мистер Уоррен тряхнул головой, испустил долгий выдох, бросил быстрый взгляд на доктора Домлера, потом уставился в пол.

– С полгода, а может, месяцев восемь или даже десять назад – не могу сказать точно, потому что не помню, где мы тогда были, – она начала вести себя необычно, очень странно. Первой на это обратила мое внимание старшая дочь. Потому что мне Николь казалась такой же, как всегда, – поспешно добавил он, словно кто-то обвинял в случившемся именно его, – все той же прелестной маленькой девочкой. Первым звонком была история с лакеем.

– Так-так, – вставил доктор Домлер, кивая своей почтенной головой, как будто подобно Шерлоку Холмсу ждал, что именно лакей, и никто иной, должен появиться в этом месте рассказа.

– У меня был лакей, много лет служивший в нашем доме, – кстати, швейцарец. – Он взглянул на доктора Домлера, как будто ждал от него патриотического одобрения. – И Николь вдруг пришла в голову безумная идея: ей стало казаться, что он к ней откровенно неровно дышит. Разумеется, тогда я ей поверил и уволил лакея, но теперь понимаю, что все это было чистейшим вздором.

– А в чем именно она его обвиняла?

– В том-то и дело – врачи не могли добиться от нее ничего определенного. Она лишь смотрела на них так, будто они сами должны это понять, но явно имела в виду какие-то непристойные посягательства с его стороны – в этом она не оставляла нам никаких сомнений.

– Понимаю.