Все цвета моей жизни

Из них я не знаю ни одного, но каждый раз, когда из-за волшебной двери появляется новое лицо, фанаты сильно и неподдельно радуются. Их адреналин трудно не замечать; он такой заразительный, что я даже не понимаю, кто волнуется – они или я, когда у меня замирает сердце при виде Госпела. Вот так, вживую, я не видела его уже десять лет.

Некоторые торопливо проходят через группу фанатов, низко наклонив головы; они раздают автографы, но не подпускают людей к себе, не смотрят им в глаза. А Госпел смотрит на всех, находит слово для каждого. Он не жалеет времени, отдельно обращается к мужчине в инвалидном кресле и к детям, спрашивает, как кого зовут, играют они в футбол или не играют. С тех пор когда он был подростком, его медовый цвет стал насыщеннее, как будто пчелы постарались и перестроили свой улей в крепость. От него исходят тепло, приветливость, обаяние, а самое главное – добродушие. Главный его цвет тянется к людям, как щупальца, но они не злобные, как у Лили, а ласковые; они обхватывают людей, привлекают, обнимают. Он притягивает.

Я стою в стороне от всех. Он, как будто чувствуя мое присутствие, поднимает глаза, смотрит поверх голов и упирается в меня взглядом. Я пугаюсь и меняю цвет своей ауры на серый, как будто набрасываю на себя плащ-невидимку. Этот цвет как будто просит: «Не смотри на меня, меня здесь нет». Его взгляд скользит мимо, он продолжает подписывать постер с собственным изображением. Сердце у меня обрывается.

И я ухожу, не дожидаясь, пока он взглянет снова.

* * *

Я подгадываю так, чтобы мы вошли в здание одновременно. Мы – это я и Джейкоб Блейк, глава Calling Card. Раньше я им никогда особо не интересовалась, да и вообще не хотела, чтобы он меня замечал, потому что это было мне не нужно. Получаю я здесь столько, что причины выделяться просто нет. Не так чтобы совсем уж мало, но уж точно и не на высшем уровне – крепкий такой середнячок. Немножко больше, чем Парминдер, которая вечно смущается и упускает клиента, но гораздо меньше, чем недосягаемый Пол. Если бы можно было позаимствовать у него хоть немного энергии, я бы это сделала, хотя толку все равно никакого не будет. Энергию-то позаимствовать можно, а вот мастерство – нет.

Я подстраиваю свою ауру под ауру Джейкоба Блейка. Это человек с большим самомнением, у которого всегда все под контролем, которым можно восхищаться и которому можно подражать. Он, как будто почувствовав, что в тесном пространстве присутствует кто-то более важный, вдруг отрывается от своего телефона и смотрит на меня. Из тени на ослепительный свет.

– Доброе утро, мистер Блейк!

* * *

– Что-что? – Пол взирает на меня, широко открыв рот.

Он все прекрасно слышал, поэтому повторять я не собираюсь; мне и в первый-то раз было непросто говорить. Да, это удар ему в спину, но, как ни странно, я с нетерпением ждала этого момента, ждала, как все в восторге, шоке, удивлении будут смотреть на меня. Но получается не совсем так, как я надеялась.

– Ты что, переспала с Блейком? – спрашивает он.

– Пол! – одергивает его Парминдер.

– Но ты ведь даже не хотела там работать! – говорит он, глядя на меня с нескрываемой ненавистью.

– Ничего себе… – шепчет Генри Парминдер.

– Хотела.

– А почему молчала?

– Думала, все этого хотят, – отвечаю я и оглядываюсь с наигранным простодушием.

– Вообще не собирался. Я думал, с Полом уже решенный вопрос, – отвечает Генри.

– А меня и здесь все устраивает, – говорит Парминдер; ее это вообще не волнует.

– Но ведь… – начинаю я и смотрю на Пола. Шок у него перешел в ненависть, ярость, ревность. Мой щит поднят, я чувствую себя просто человеком со стороны, наблюдателем за тем, что здесь происходит. – Но ведь нам всем предлагали эту работу, а не только тебе одному.

– Мне чуть ли не прямым текстом сказали, что она у меня в кармане. Ну и врушка же ты, Элис! – отвечает он, встает и швыряет свой завтрак в корзину. – Остается только пожелать тебе удачи! – добавляет он звенящим от ярости голосом. – Удачи в реальном мире, раз уж ты собираешься вот так вот переступать через людей. Удачи в рассказах о юридическом факультете… – стервозно, на повышенных тонах добавляет он, – которого не существовало в природе. Так ведь?

Генри и Парминдер смотрят на меня.

– Как и тура с «Кошками» по Южной Корее, – парирую я, и он, потрясенный, испуганный, пристыженный, уходит, стараясь не показывать своего поражения.

В те недели, которые мне осталось здесь доработать, я стараюсь не замечать его, но все оборачивается хуже. Не то чтобы со мной все перестали разговаривать, как показывают в фильмах об американской школе; нет, со мной не играют в молчанку, но разговаривают теперь совсем по-другому. Холодно. Отстраненно. Как будто мне нет веры. Как будто я отщепенец. Я поднимаю свой щит, но это не помогает так, как раньше, я ощущаю, до чего стала им противна, до чего ненадежна. Куда важнее, что это всеобщее отторжение вторгается в мое личное пространство и проникает в меня глубоко-глубоко.

* * *

– Как сделать щит крепче? – интересуюсь я у Наоми как бы между прочим.