Всегда солдат

Когда по лагерю прошел слух о нашем переселении, Михаил сказал, что мне необходимо привести себя в божеский вид. Действительно, я был раздет и разут и лежал в одном белье.

— В анатомичке вы долго не пробудете, — говорил он. — Вас, наверное, соединят с другими пленными и этапом погонят на Украину. А в дороге тебя доконает холод. Надо одеться.

Дня через два Вера принесла с собой какой-то узел. Я нашел в нем ботинки, рубашку, штатские брюки, кепку, шинель и белье. Даже на ощупь чувствовалось, что белье чистое и выглаженное. От него пахло уличным холодком. Прижав белье к лицу, я долго вдыхал сыроватую свежесть, сохранившуюся в складках материи. И вдруг почувствовал: под тяжелыми веками закипели тяжелые слезы. Чтобы скрыть их, долго лежал, уткнувшись головой в узел с одеждой.

В тот день Михаил Дьячков не вернулся в палату. Когда и утром его не оказалось на месте, я понял, что он бежал. Вера подтвердила мое предположение. Проходя через комнату, она нагнулась и тихо сказала:

— Привет от Миши.

Я лишился верного друга, надежного товарища, и у меня в тот момент было такое ощущение, точно вокруг образовалась пустота.

— Не огорчайся, — шепнула Вера, — будет у тебя новый друг, и к тому же летчик.

— Летчик!

— Да, и штурман с ним. Завтра я вас познакомлю. — Она помолчала и совсем тихо добавила: — И еще… Завтра мы расстанемся. Вас переводят в анатомический музей, а нам запретили быть с ранеными. Что с вами будет?… — Вера вздохнула, осторожно потрогала мое лицо. — А опухоль заметно спала. Левый глаз скоро совсем откроется.

— Только вот хожу плохо, — перебил я сестру. — Не знаю, дойду ли до анатомички. Может, сдохну дорогой…

— Тебе помогут, я предупрежу людей и тех летчиков. Они крепкие ребята, только малость обгорели в самолете.

Вера действительно познакомила меня с майором Николаем Ивановичем Виноградовым и штурманом Михаилом Быковым. И на прощанье передала небольшую буханочку хлеба.

— Ты, Серафим, ни за что не угадаешь, от кого этот подарок, — заметила Вера. — Помнишь женщину, которая ухаживала за тобой в Нижнем Керменчике?

Зовут ее Софья Михайловна. Она долго разыскивала тебя в городе. И рассказала мне все…

Так я узнал о том, что со мной было в первые дни плена.

А через час в палаты пришли гитлеровцы и велели очистить помещение. Виноградов и Быков поддерживали меня всю дорогу. Я почти висел у них на руках и все же, пока добрался, окончательно выдохся. В анатомичку мы трое вошли последними. Лучшие места уже были заняты, и нам досталась площадка между двумя ваннами. В зале было несколько таких ванн, наполненных раствором формалина. В них лежали трупы.

— Да-а, — заметил Виноградов, — в веселую компанию мы попали.

Николай Иванович в сердцах ударил ногой по ванне. В зале прокатился глухой гул.

— Тише вы там! — раздался чей-то шутливый возглас. — Покойников разбудите.

— Покойники… Что же, рано или поздно все будем покойниками, — невесело пошутил Михаил Быков. — Такое соседство даже на руку — быстрее привыкнем к мысли о бренности всего живого.

— Хватит, Быков! — прикрикнул Виноградов. — Сходил бы лучше поискал досок или фанеры. Иначе пропадем на кафельном полу в такой холод.

Быков ушел, а мы присели на корточки возле ванн.

— Вот не думал, что окажусь в таком дохлом месте, — со вздохом сказал Виноградов. — Лучше бы в обычный лагерь. Там хоть здоровые люди.

— А вы как очутились здесь? — спросил я.

— Подбили под Симферополем, а упал в районе Бахчисарая.

И, помолчав, заговорил полушепотом:

— Тебе можно открыться, ты парень свой… Я ведь майор. Командовал 95-м бомбардировочным полком. Базировались мы под Краснодаром. В тот день бомбили Сакский аэродром. Все шло отлично, но на обратном пути нас перехватили «мессеры». Мой ДБ-3 попал сразу под несколько трасс. Загорелся левый мотор, потом пламя перекинулось на кабину. Возле Бахчисарая пришлось выброситься с парашютом. Приземлились в расположении вражеских войск. Там содрали с нас летное обмундирование. Какой-то гад отобрал у меня орден… Я, конечно, закатил ему в морду, а меня — по затылку прикладом. Очухался только через сутки… Вот и все. А отсюда, браток, надо скорее бежать. Только бы дождаться, когда лицо и руки маленько заживут… А ты как настроен?

— Тоже думаю бежать. Но сейчас, сами видите, в каком я положении… Дунь ветер — и упаду.

— Бежать-то в общем отсюда не так уж трудно, — будто не слыша меня продолжал свою мысль майор… — Охраняют нас плохо. Впрочем, кто может бежать? Все калеки. Да и холодно сейчас. Видимо, придется отложить побег до весны. К тому времени и ты окрепнешь. Решено?…

* * *

Томительно тянулись дни. С уходом врача Божко и медсестер мы оказались совсем отрезанными от внешнего мира. О том, что происходило за стенами анатомички и на фронте, судили только по обрывкам фраз гитлеровских охранников да по рассказам новичков, попадавших в лагерь. Так мы узнали, что фашисты разгромлены под Москвой, а под Севастополем захлебнулся еще один их «решающий» штурм.

Мы задыхались в парах формалина, мерзли на кафельном полу, страшно тощали. Все чаще по утрам среди пленных находили мертвых.