Всегда солдат

Мучило отсутствие курева. На папиросы шел сушеный конский навоз и прошлогодние листья. Такой «эрзац-табак» мы разыскивали во дворе, но вскоре и этого лишились: заметив, что раненые собирают листья, гитлеровцы сгребли их в кучу, облили бензином и подожгли.

За настоящую папироску люди отдавали обмундирование, на двое суток лишали себя порции «баланды» и мизерной пайки хлеба. На эти сцены торговли нельзя было смотреть без жалости, отвращения и гнева.

Однажды я сказал Виноградову, что как-то надо прекратить эту позорную торговлю, повлиять на людей, разбудить в них чувство собственного достоинства. Ведь безысходность — не оправдание, да и не она тут причина. Просто каждый, оказавшись предоставленным самому себе, не чувствуя коллектива, перестал сдерживаться, дал волю низменным инстинктам.

Виноградов согласился и начал действовать. Как-то разыгралась такая сцена.

Один из раненых, крупный нескладный парень, зло сказал Виноградову:

— Ты тут не разводи пропаганду о достоинстве и чести. Не от хорошей жизни идем на это. Одному курево надо, а мне еда. Менял табак на еду и буду. Ясно?

— Ясно. Значит, ты без курева обходишься свободно. А твой товарищ, такой же пленный, последними крохами жертвует, чтобы получить щепотку табаку. Он и от недостатка курева мучается, и от голода страдает. Но тебе, выходит, наплевать.

— Осторожней на поворотах, дядя! Неровен час, и в кювет свалишься.

— Факт, наплевать! — поддержал Виноградова кто-то из раненых. — Одно слово — шкура!

— Ну, ты! — парень шагнул к раненому. Но Виноградов загородил дорогу. Глаза их встретились.

Страшно было смотреть в тот момент на обожженное лицо майора. Почуяв недоброе и догадавшись, что поддержки ему не ждать, парень отвел глаза и пробурчал:

— Ладно. Брань на вороту не виснет. А мое не трожь! Я не силком заставляю меняться.

90 километров

Мы жили надеждой на побег и потихоньку готовились к нему. Но неожиданно все рухнуло.

Мартовским солнечным днем, когда теплый соленый ветер, прорвавшийся в город с юга, кружил во дворе пыль, железные ворота распахнулись, пропуская фашистских автоматчиков. От недоброго предчувствия у меня сжалось сердце. Все, кто мог двигаться, замерли у окон. В коридорах загромыхали тяжелые шаги, раздались чужие слова команды.

Шаги приближались. Мы растерянно смотрели на дверь. Бум-бум-бум — бухали сапоги. Ближе, ближе, словно шла сама смерть.

На пороге распахнутой двери появился гестаповец Карл.

— Рус свинья! Прочь! — пролаял он и указал рукой на улицу. — Шнель!

Быстро собрав свои немудреные пожитки, мы цепочкой потянулись во двор. Там раненых построили в шеренгу по четыре, окружили автоматчиками и вывели в город. Наверное, мы казались выходцами с того света. Об этом можно было догадаться по тому, с каким состраданием смотрели на нас встречавшиеся на улице жители, как настойчиво совали нам хлеб, табак, вареный картофель.

— Ничего, ребята. Мы еще поживем, — подбадривал раненых Виноградов. — Хуже, чем в той могиле, не будет. Моцион этот пойдет на пользу: ноги разомнем, свежим воздухом подышим и харчем обзаведемся. Шагай веселей, нечего нос вешать! Свои ведь смотрят. Так покажем, что мы солдаты, а не размазня. Ну-ка, Быков, покрепче подхвати под мышки нашего истребителя! Тверже шаг! Передай вперед, чтобы подтянулись.

— Подтянись! — пошло по рядам. — Подтянись!

Поняв, что кроется за этой командой, люди поднимали головы, расправляли плечи, старались казаться молодцами. И как-то так случилось, что постепенно большинство раненых втянулось в ритм движения, зашагало в ногу. Симферопольцы понимающе улыбались, и впервые за время плена появились улыбки на наших лицах. Это была недолгая, но красноречивая демонстрация мужества и веры.

Почуяв неладное, конвоиры насторожились.

— Не нравится, когда мы такие, — заметил Быков.

— Я думаю, больше не нравится им вот это, — сказал Виноградов и указал рукой на стену двухэтажного дома. — Читайте!

На стене здания висело объявление, набранное крупным шрифтом. Гитлеровское командование обещало вознаграждение в сто тысяч марок тому, кто выдаст руководителя крымских партизан Мокроусова.

Для нас сообщение о партизанах было радостной неожиданностью: мы ничего не слышали о них.

— Ну как! — легонько подтолкнул меня ликующий Виноградов. — Спереди и сзади бьют гадов! Видимо, и под Симферополем действуют партизаны, если фрицы такие обращения вешают. Это нам на руку! Не удастся вырваться на Украину, подадимся к мокроусовцам.

— Бесполезно, — уныло отозвался Быков, — Пока будем разыскивать партизан, нас поймают… Нет! Надо ждать, когда вывезут на Украину. В Крыму рисковать не хочу. Видел, как оборачиваются здесь побеги. Вы что, забыли?

Нет, мы не забыли. Февральским утром конвоиры за ноги втащили в анатомичку неподвижное тело. Следом вошел гестаповец Карл. Мешая русские и немецкие слова, он прорычал, что этот солдат пытался бежать, но был пойман, и так будет с каждым.