«Всех убиенных помяни, Россия…»

Быть может, и не надо былоГодов неистовых твоих…Судьба навеки опустила бМой край в восточные струи.А ты пришел, большой и чуждый,Ты ветром Запада плеснулВ родные терема и души.И, путь свой пеной захлестнув,Твоя тишайшая державаРванулась вдруг и понесла…

Куда: к величью, к вечным славам?К проклятьям вечным и хулам?Как знать: то зло, что темным хмелемПо краю ныне разрослось,Не ты ли с верфи корабельнойНа топоре своем принес?И не в свое ль окно сквозь гиблый,Сквозь обреченный ПетербургВогнал ты золотом и дыбойВсю эту темную судьбу?..Но средь безумных чад Петровых,

Кто помнит и кого страшит,Что там, на черной глыбе, рукуВсе выше поднимает Петр,Что полон кровию и мукойСведенный судорогами рот…

* * *

И за что я люблю так — не знаю.Ты простой придорожный цветок.И душа у тебя не такая,Чтоб ее не коснулся упрек.

Было много предшественниц лучших,Было много святых.  ПочемуГрешных глаз твоих тоненький лучик,Бросив все, уношу я во тьму?Или темный мой путь заворожен,Или надо гореть до конца,Догореть над кощунственным ложем,На пороге родного крыльца?У мелькающих девушек, женщинНи заклятий, ни лучиков нет.Я с тобою навеки обвенчан

На лугу, где ромашковый цвет.

Рассказы и очерки

Плен

Крым, 1920 г.

Эту книгу посвящаю немцу-колонисту с длинными, рыжими усами, доктору, курившему только махорку, семье, где была девочка, влюбленная в Чарскую, красному машинисту с белым сердцем. Тем, чьих имен я не могу назвать, чьи имена я свято берегу в своей памяти, — я посвящаю эту книгу.

Предисловие

После отхода Русской Армии из Северной Таврии 3-й сводный кавалерийский полк, куда входили в виде отдельных эскадронов белгородские уланы, ахтырские гусары и стародубские драгуны, был назначен в резерв. По дороге в тыл несколько человек солдат 3-го полка, в том числе и я — от уланского эскадрона — были посланы за фуражом на станцию Таганаш.

Когда отряд под начальством и с людьми ротмистра Прежславского возвращался к месту стоянки полка, я почувствовал себя настолько плохо, что вынужден был, с разрешения г. ротмистра, остаться по дороге в одной из немецких колоний, название которой уже улетучилось из моей памяти. Предполагаемая простуда оказалась возвратным тифом. Я попал в джанкойский железнодорожный (2-й) лазарет.

После одного из приступов я узнал от санитара, что Перекоп взят красными. Надеяться на пощаду со стороны советской власти я ни в какой степени не мог: кроме меня, в Белой армии служили еще четыре моих брата — младший из них, как оказалось впоследствии, был убит в бою с красными под Ореховом в июле 1920 г., второй пал в бою под ст. Егорлыцкой в феврале 1920 г., двое старших были расстреляны в Симферополе в ноябре 1920 г. Идти пешком к югу, совершенно больной, я не мог: лазарет в целом почему-то эвакуирован не был.

Ожидалась отправка последнего поезда на Симферополь. С помощью санитаров я и мой сосед по палате сели в товарный вагон. Через два часа все станции к югу от Джанкоя были заняты советскими войсками. Поезд никуда не ушел. Нам посоветовали возможно скорее возвратиться в лазарет, где встреча с красными была бы все же безопаснее, чем в вагоне. Сосед идти без посторонней помощи не мог (раздробление кости в ноге), я буквально дополз с вокзала к лазарету — шагов четыреста всего. Посланные санитары в вагоне соседа моего не нашли. На следующее утро красные заняли Джанкой и разбили ему голову прикладом, предварительно раздев.