Всемирная выставка в Петербурге

По всему выходило, что без визита Миши к матери и без расспросов её о вещах, каковые были при нём в момент спасения (или похищения, тут кому как нравится) не обойтись. Перед тем как отпустить его в Петербург, энэмы заставили Коржова налепить искусственные усы и обрядили его в офицерский мундир, заготовленный, кажется, ранее, для нападения на некоего высокого чина. Чувствовал себя во всём этом Миша глупо, но деваться было некуда: быть схваченным жандармами наверняка оказалось бы ещё более неприятно. Тем более, как будущему царю, ему пора было отвыкать от синей блузы и учиться носить, что положено Государю.

Егор, обряженный в шоффэрские очки вместе с синею извозчицкой поддёвкой, довёз его на паромобиле до самой Александровской больницы. Поставить там машину было некуда: возле лечебницы уже находилось несколько экипажей, а вокруг них слонялось изрядное количество то ли лакеев, то ли филёров, то ли тех и других.

— Вот чёрт! — Выругался Егор. — И надо же было нам приехать сюда в самое неудобное время! Видно какая-то барынька снова пытается обеспечить себе Царствие Небесное, навещая обездоленных болящих...

— Зато в толпе замешаюсь, и мундир мой вопросов не вызовет, — заключил логически Коржов. — Будут считать, офицер вместе с дамой приехал.

— Надеюсь...

Уговорились, что Егор подождёт Мишу неподалёку, в Измайловском переулке.

***

В многом Михаилу повезло. Он действительно сумел смешаться с окружением знатной особы, прибывшей облагодетельствовать больных рабочих, и добрался до палаты, не назвав своего имени привратнице, у которой — так говорили энэмы — наверняка имелось задание донести о Коржове, если он объявится, да и о любом другом визитёре мужского пола, прибывшем к Ольге Саввишне. Того, как он отлепил ненавистные усы и тайно спрятал их в карман, никто не заметил. Получилось даже безнаказанно ворваться в несколько женских палат и найти мать в четвертой по счёту. Повезло и с возможностью пообщаться с матерью с глазу на глаз: с Ольгой Саввившной в палате находилась только одна женщина, и та как раз спала. Правда, мать её едва не разбудила, закричав:

— Мишаня! Мишенька! Ну наконец-то! Да же где же ты пропадал-то?!

Коржов бросился к ней, обнял. После сразу же пришлось просить быть тише. Слава Богу, жива! Отощала, состарилась, побледнела, но вот она — тёплая мать, настоящая, материальная! Он так долго пытался пробиться в эту злополучную лечебницу — и кто бы мог подумать, в каком виде, с чем на уме и при каких обстоятельствах они всё-таки увидятся!..

— Где ж ты был так долго, что ж не заходил? Неужели эти сатрапы со стройки и вправду заставляли тебя столько работать, что ты даже не мог отлучиться? Варя сперва сказала, тебя там устроили сверхурочно, потом мямлила что-то невнятное, а после вообще приходить перестала... Я уже чего только ни думала! Каких только мыслей ко мне ни являлось ужасных! — Принялась говорить Ольга Саввишна. И сама же себя перебила: — А что ты в мундире, Мишаня? Неужто в солдаты отдали! Ой, Царица Небесная, батюшки, это за что ж такой ужас-то?..

— Тихо-тихо, маманя! — Зашептал Коржов, надеясь, что Ольга Саввишна последует его примеру и тоже понизит голос. — Никакой я не солдат. Это костюм. Ну то есть, маскировка, понимаешь?.. Когда-нибудь я обязательно объясню тебе, почему сейчас был так одет, но пока некогда...

— Нешто можно чужую одежду носить? — Удивилась больная. — Да как же ты можешь военное платье носить, если ты не военный? Ведь выходит, что не за того ты выдаёшь себя!

— Да ведь я, маманя, и так всю жизнь выдаю себя не за того, кто я есть, и ношу не ту одежду, которая полагалась мне по рождению, — неожиданно для самого себя резко ответил Михаил.

По тому, как изменилось лицо матери, он понял, что энэмы не обманули, и сходство Александром III с карточки и правда не случайное.

— Не пойму, о чём это ты, — пробормотала мать и спрятала взгляд.

— Будет, мама, всё ты знаешь, — сказал Миша. — Ты всё Варе рассказала. Та смолчала. Да нашлись другие люди, что услышали, да и мне и передали.

— Вот больная я, а бредишь ты...

— Да хватит, мама! У меня сейчас времени нет в эти игры играться. Я узнал, что... я вам не родной, — он проговорил эту фразу ещё тише, чем всё остальное, как бы стыдясь того, что мать подумает, будто он от неё отрекается.

Сказать о том, что знает о своём происхождении не решился, думал, мать и так поймёт, что ему известно всё полностью. Но та уцепилась за недосказанность:

— Если и так? Мы от бедной вдовы тебя взяли. Осталась одна с семерыми, не прокормить ей.

— И совсем не от вдовы... а в Петропавловской... — сказал Миша так тихо, как он только был способен.

На лице Ольги Саввишны отразился ужас, затем отчаяние, затем мрачная покорность неизбежному. Она смотрела так, словно за этим разговором непременно должно было последовать нечто ужасное.