Всемирная выставка в Петербурге

— Ничего я не обознался! Полчаса назад вы пытались украсть у меня золотой крестик, а потом сделали вид, будто приняли за какого-то Петра Петровича! — Миша решил вступить в бой.

— Понятия не имею, о чём вы.

— Да хватит притворяться!

Дверь открылась.

— Выходи давай! — Крикнули сзади. — Хорош препираться!

Людской поток вынес Коржова из вагона. Вскоре двери закрылась, и поезд с филёром уехал.

Глава 25, В которой Николай Львович слушает либеральные бредни, но не спешит закрывать их источники.

С Государем в Его кабинете сидел молодой офицер и ел мороженое и серебряной креманки. Когда Николай Львович вошёл, тот мельком взглянул на него голубыми глазами из-под пышных ресниц, похожих на новый Зиночкин веер из страуса, не выказал интереса и вернулся к своей пище. Наверно, это был тот самый преображенец, недавно зачисленный в свиту, о котором предупреждал министр государственного двора...

– Я вами недоволен, – сказал царь.

Николай Львович мгновенно встал по стойке смирно и приготовился к увольнению. «Зину выдать не успел!» – мелькнула мысль. За нею сразу: «Слава Богу, уж теперь-то не взорвут!».

Но увольнения, ни даже головомойки не последовало. Как всегда холодный и бесстрастный, Государь просто указал на кучу газет на своём столе и проговорил:

– Верстаете атлетов, а о главном позабыли! Полюбуйтесь-ка, что пишут! Вы совсем их распустили!

Сергей Александрович взял одну и газет и прочёл вслух:

– «В связи с приближающейся Всемирной выставкой с новой остротой встаёт вопрос об ограничении монархии. Достойна ли последняя держава Европы, придерживающаяся архаического самовластия, принимать экспозицию, являющую собой выражение прогресса и устремлённости в будущее?».

–Отвратительно, – сказал Николай Львович.

– А вот это? – Император взялся за другой листок. –«Нынче вся Россия, всё нутро её, народ русский глубинный вопиет единогласно: Конституции!!!».

– Либеральные бредни! – Озвучил министр государево мнение. – Мало того, что глупости пишут, так ещё и дурным языком.

– Вот ещё хуже. «В момент, когда внимание всей мировой общественности приковано к Российской империи, вековые наши проблемы имеют быть поставленными на вид с небывалою ранее остротой. Вскоре улицы Петербурга наводнятся путешественниками и атлетами из разных стран. Что же увидят эти люди? Сгибающегося под бременем выкупных платежей крестьянина? Рабочего, каждодневно идущего на фабрику с мыслью о том, что малейшая травма, болезнь или старость оставят его на улице? Женщину, лишённую и тех немногих прав, какие есть есть у её мужа, да которого она, впрочем, и изрядной вероятностью и выдана насильно, и с которым живёт от того, что ей некуда деться, без права развода...».

– Ещё и развод приплели! Вот бесстыжие морды!

– Они требуют права развода! Подумайте только! Я не потреплю, чтобы в земле, где я хозяин, посягали на исконные семейные ценности!

Офицер доел мороженое и принялся вылизывать вазочку.

– Всех закрою! Закрою сегодня же! – Заверил министр. – Дозвольте их названия записать...

– О, эти-то ещё не хуже всех! – сказал Сергей. – Настоящее зло это...

Он потянулся к газете, но оборвал себя:

– Оставьте нас, пожалуйста, Константэн!

Офицер встал и вышел. «Тут что-то похлеще обычных наших либеральных мечтаний!», – понял Николай Львович.

Проводив глазами свитского, Сергей взял из кипы ещё один лист и прочёл: